Вспоминает Клавдия Александровна Милорадова

К годовщине разгрома немецко-фашистских захватчиков под Москвой

«Нас, бойцов, участников битвы за Москву, осталось очень мало. Мы завещаем тем, кто остается после нас: любите Родину, как её любили мы, будьте готовы в любую минуту суметь защитить её, как это сделали мы, и никогда не забывайте тех, кто жизнью, здоровьем заплатил за свободу Родины, свободу нашего народа».

К. Милорадова, бывшая разведчица в/ч 9903. 2006 г.

Клавдия Александровна Милорадова — участница Великой Отечественной войны, разведчица части №9903. Она воевала вместе Героями Советского Союза Зоей Космодемьянской и Еленой Колесовой, Героем России Верой Волошиной.

Милорадова родилась в 1919 г. недалеко от города Острогожска Воронежской области. Клавдия училась в Единой трудовой школе в Острогожске, в старших классах — в педклассе. Потом она преподавала в начальных классах и училась на литературном факультете Воронежского пединститута.

Клавдия приехала в Москву в 1939 году, чтобы поступить в Московский пединститут им. К. Либкнехта. В начале войны Клавдия Александровна поступила на завод №37, который выпускал танки, а когда завод эвакуировали, девушка обратилась в Московский городской комитет комсомола (МГК ВЛКСМ) к секретарю А. Шелепину: «Я комсомолка и хочу воевать». Ее направили в часть №9903.

Первое задание Зоя и Клавдия выполнили в ноябре 1941 года. Во время второго задания погибла большая часть группы, в том числе Зоя. А Клавдия продолжила службу.

Рассказывает К. А. Милорадова:

В июне 41-го уже не было студентов, все рвались на фронт. На фронт не брали, и молодежь пошла на заводы, чтобы заменить ушедших на фронт, и с гордостью называли себя рабочими. С 1 июля я стала работать на 37-м заводе (теперь это завод им. Орджоникидзе на Преображенке). Была распредом (распределителем работ) в термическом цехе, вечно ходила черная, грязная, как кочегар. Вернее, не ходила, а бегала. У меня был пропуск во все цеха, включая сборку и полигон. Был на заводском дворе маленький деревянный домик, там жили вышедшие из госпиталя танкисты. Израненные, изуродованные лица... Они торопили: «Давайте танки!» Комсомольская организация постановила: неурочно давать наш, комсомольский танк. Следовательно, работали по 17 часов. Спали там же. Ложишься на обтирочные тряпки и так сладко поспишь часов 5, и снова работать.

Октябрь. Кто-то пустил слух: в Химки ворвался немецкий танк. Так и было: один ошалелый танкист, имевший при себе билет на парад фашистов на Красной площади, влетел в Химки, где тут же его уничтожили. Но в Москве поднялась паника. Враг был у самого порога Москвы. Волоколамск занят. Началась эвакуация нашего завода. Влетела в механический цех: полная тишина! Рабочие снимали станки, смазывали их солидолом, грузили на платформы и отправляли в Куйбышев. Мы получили увесистые пачки денег — подъемные и зарплату, не так, как сейчас, когда зарплату по полгода не платят. Давали в дорогу продукты, очень хорошие, эвакуационное свидетельство. Предупредили: завтра к вечеру быть на Казанском вокзале, уходит эшелон с людьми. Вот тут я увидела самое страшное. Иду пешком с Преображенки в Сокольники. Там, среди деревянных домиков, всегда чистенько было, палисадники ухоженные. А тут — клочки бумаги ветер разносит, кругом грязь. Только окна домов смотрели на меня, как живые, и как будто говорили: «Что, уезжаешь? Бросаешь?» Села на скамью, разрыдалась. Прямо рядом со мной сели двое мужчин. Тот, кто помоложе, рассказывает другому: «Только что был в райкоме, записался в ополчение. Я не эвакуируюсь!» Я бегом в райком комсомола, что был рядом с метро. Вбегаю, все двери раскрыты, кругом клочки бумаг. Врываюсь в кабинет секретаря райкома Гриши Коварского, говорю: «Давай путевку на фронт!» «Ты откуда?» — спрашивает. «С 37-го!» — «Повезешь завтра документы и учетные карточки в Куйбышев!» — «Вези сам, сам! — кричу. — Мне давай путевку!» Разгружаю свой рюкзак: «Это икра, это маслице, это деньги! Забирай, мне не нужно, мне путевку давай!»

Не заметила, как вошел 2-й секретарь по военной работе Женька Ковальков. Говорит: «Гриша, дай ей то, что в столе! Ей в самый раз туда». Гриша отодвигает ящик, протягивает мне запечатанный конверт. «Здесь спецпутевка комсомола. Завтра в 14.00 приходи в здание ЦК, на комиссию».

31 октября на комиссии нас принимали секретарь горкома комсомола Саша Шелепин и военные. Задавали вопросы каверзные, спрашивали, выдержим ли, если схватят, пытать будут... На комиссию тогда пришла Зоя...

...Потом назначили на следующий день сбор в 12.00 в кинотеатре «Колизей» на Чистых прудах, 21 девушка и 2 юноши отправились в часть. В те дни Москву уже бомбили фашистские самолеты. Ехали на грузовике. Видели, как москвичи копали траншеи. Даже дети таскали мешочки с песком и складывали их как кирпичи, сооружали укрепления. Уж этих-то никто не посылал. Но люди понимали: Москва была в опасности, а она была нам дороже всего на белом свете.

В части началась учеба. Ускоренными темпами нас учили стрельбе, хождению по азимуту, с картой, без карты, взрывному делу, «снятию» часовых. Мы ведь и холодным оружием научились владеть. Потом нас признали годными к выполнению заданий. Первым нашим командиром был «дядя Миша», он нам показался очень старым: еще бы — 34 года! В группе — 12 человек: 8 мальчишек и 4 девочки — Лида Королева, Валечка Зоричева, Зоя и я. Первое задание выполняли под Волоколамском. На 3 дня раньше в том же направлении ушла группа Кости Пахомова, 8 человек. При случае мы должны были с ними соединиться. Привез нас сопровождающий офицер капитан Федя Батурин, впоследствии — генерал-майор Батурин, умер он... Мы остались с группой бойцов, они жгли костер у станции Дубосеково. Офицер спросил Зою: «Ты кто будешь? Медсестра?» Зоя ответила: «Партизаны мы». — «А до войны кем была?» — «В 10-й класс перешла...». Офицер обратился к бойцам: «Ребята! Слышите! Школьницы на смерть идут...» Потом мы узнали, что это бойцы из тех 28 панфиловцев, которые погибли, но не пропустили фашистов в Москву. А тогда накормили нас печеной картошкой, проводили немного. Между станцией Дубосеково и Горюны мы перешли линию фронта.

Двое суток шли спокойно, хотя одежда промокла и обледенела. Мы шли в своих пальто, в чем приехали. На 4-е сутки, в ночь с 6 на 7 ноября, начали выполнять полученное задание. Минировали дорогу Шаховская-Княжьи Горы. Мы ставили совсем новые натяжные мины конструктора Старикова. Взрывали мосты. Натянули провод на дороге, подстерегли мчавшегося фашистского мотоциклиста, свалили, взяли его полевую сумку. Вернулись через линию фронта на 7-й день, такой срок нам дали для выполнения задания, мы в него уложились. Принесли в часть тяжелую весть: группа Пахомова, с которой мы хотели соединиться, и среди них две наших подружки — Женя Полтавская и Шурочка Грибкова, студентки Художественного училища им. Калинина, приняли неравный бой на Волоколамском кладбище. Тяжелораненые, они были схвачены фашистами, выдержали неимоверные пытки. Все восемь были повешены в Волоколамске. В штабе доложили обо всем виденном. Нам дали машину и повезли в Москву. А Зоя, когда подрывали мост, наступила на гнилую балку и провалилась в ледяную ноябрьскую воду. Температура у нее была высокая, сильно болело ухо. Зоя умоляла не отдавать ее в госпиталь. Просила: «Везите меня только в часть!» Наш врач за неделю вылечил ее, а еще через неделю снова вызвали в Красный уголок Зою и меня да еще 2 девочек. Мы вошли в группу Павлуши Проворова из 10 человек. Ему было 18 лет. Другая группа была у Бориса Крайнова, тоже 18-летнего. Горком комсомола Ярославля направил их на подмогу комсомольцам Москвы. Поезда уже не ходили, и они добрались до Москвы пешком. В нашей группе, кроме нас с Зоей, были комсорг Вера Волошина и Наташа Обуховская. Наталочку мы этой весной хоронили... В группе Крайнова — тоже 10 человек. Из девочек — Аня Воронина, комсорг Наташа Самойлович, Лида Булгина и Клава Лебедева.

Через р. Нару нас переправляли разведчики знаменитой 32-й Восточной дивизии, той, что до войны была 27-й. Предупредили нас: «Головково обходите! Опасно!» На 3-й сутки вышли к Головковскому полю. Стали совещаться: обходить — потеряем больше суток. Идем напрямую! Ночь. Вперед выслали разведку. Только на взгорок вышли — перекрестный огонь. Крайнов скомандовал: «Перебежкой — за мной!» Когда собрались на опушке, оказалось, что шло 20 человек, осталось только 10. Зоя попросилась выползти посмотреть, нет ли раненых. С кем-то из мальчиков нашли убитого, но опознать не смогли. На наши позывные никто не ответил. Решили: этим составом двигаться и выполнять задание. Резали связь. В Анашкино подожгли межштабной узел связи. В деревне Мишинка ночью увидели, что в маленькой школе фашистские офицеры устроили кутеж. Круглую ночь они орали, песни пели. Даже патрули ходили вдребезги пьяные. Напоролись мы на часового, а он спьяну полез к нам обниматься. Часового бесшумно «сняли», подперли двери кольями, облили проемы окон и дверей горючей жидкостью КС-3, подожгли и ушли. Фашисты на фронт не вернулись.

Петрищево перед нами. На опушке я встретила мальчика. Хворост вез. Сказал, что это Петрищево. Я назвалась беженкой. Была в гражданском, сапоги на мне были яловые, крестьянские. Потом Боря Крайнов (мы его выбрали командиром, а Павлушку — заместителем) послал Лиду Булгину и меня в разведку. Мы отошли метров на 400 — засада! Стали уходить. Нас преследовали. Потом группу свою мы так и не смогли найти: ведь они услышали, что немцы стали поблизости стрелять, и снялись. В ту же ночь Зоя ушла в Петрищево. Больше я ее не видела — живую... Видела мертвую, но уже 3 февраля 1942 года...

Когда мы прочитали в «Правде» статью Лидова «Таня», то сказали командиру части: «Это не Таня, это — наша Зоя!» Когда приехали в Петрищево, вижу, тот мальчик идет, который встретился мне в ноябре 41-го. «А ты говорила — беженка!» — повернулся и убежал, а вскоре вернулся. Протягивает мне варежки Зоины, они остались в избе Седовой, куда ее с самого начала привели. Достаю из карманов такие же... Это нам с Зоей достался подарок от ребятишек из Горьковского детдома. В них было припрятано по 10 конфет-подушечек, завернутых в бумажку. Дети от себя отрывали для девушек-бойцов. Потом пошли к могиле. Мама Зоина, Любовь Тимофеевна, с нами идет, впервые я увидела Сашу, Зоиного брата младшего. Идут Шелепин с командиром части, врач военно-медицинской экспертизы. Подходим. Уже вырыли Зою из могилы. Сорванная с петель дверь, на ней лежит труп. Волосы забиты снегом. Исколотое штыками тело, срезанная грудь. У мертвой отрезали, издевались над трупом. Ногти вырваны, на пальцах выцветшая кровь. Когда перевернули — сплошь иссеченное, в запекшейся крови тело. Толстая обрезанная веревка на шее. Подошел врач: «Какие приметы помнишь?» Я молчу, горло сжалось. Он меня тряхнул: «Ты боец или нет?!» Говорю: «На левой ноге через колено и вниз — шрам. Это она в детстве еще в Осиновых Гаях от быка спасалась и полезла через колючую проволоку. Долго не заживало. Зоя мне об этом рассказывала...» Чуть стянули чулок на окоченевшей ноге: этот самый шрам... Никаких сомнений у нас не было: это Зоя! Какое лицо у нее было: как у спокойно спящего человека... Зою оставили там, в могиле. Мы в Москве с Борей Крайновым поставили свои подписи под актом эксгумации. Зимой 42-го наш командир отобрал тех немногих девушек, которые вернулись с задания, и начал их готовить к серьезному броску — в Белоруссию. Помню, как в апреле пришла новенькая: маленькая девушка с косичками-хвостиками — Нина Молий. Пришла по комсомольскому призыву: «Отомстим за Зою!» Я, как уже обстрелянная, взялась ее учить всем нашим боевым премудростям. Говорю: «Будешь теперь моей дочкой!» Весной 5 мая мы поехали в Петрищево за Зоей. Надо было ее похоронить как подобает. Мы понимали, что земля уже сильно подтаяла, и труп трудно будет обрядить. Инструктор МК ВЛКСМ Лида Сергеева взяла с собой несколько метров голубого крепдешина. Когда мы пеленали Зою в голубую полупрозрачную ткань, бабы петрищевские выли в крик... Потом была кремация. Тяжело это было, ужасно...

02.1942. Будем как Таня!

В первые месяцы своего бессмертия Зоя была известна под именем Таня

1943 г. За Зою. Девушки-снайперы перед отправкой на фронт

В ночь с 14 на 15 мая мы вылетели в тыл, на глубокую усадку в Белоруссию. С собой я взяла листовку со статьей Лидова «Таня»…

Сб. «Жизнь и подвиг Зои», М., 1998 г.