Рассказы о физиках

Так уж получилось, что мне довелось встречаться со многими замечательными людьми ушедшего столетия. Среди них были ученые, композиторы и музыкан­ты, писатели и художники, выдающиеся спортсмены. Однако все же большинство из них были учеными-физиками. Выросший и воспитанный в семье физика — моим отчимом был доктор физико-математических наук Юрий Лукич Соколов (1915–2006) — я с детства имел счастье общаться с крупными учеными нашей страны, бывая у них в гостях вместе с родителями, и многие из них бывали у нас дома. В нашем доме у станции метро «Сокол» с 40-х гг. в разное время жили ака­демики Андрей Михайлович Будкер (1918–1977), Исаак Константинович Кикоин (1908–1984), Георгий Николаевич Флеров (1913–1990), члены-корреспонденты АН СССР Виктор Михайлович Галицкий (1924–1981), Петр Ефимович Спивак (1911–1992) и многие другие. Этот дом был заселен людьми, прямо или косвенно причастными к «Атомному проекту» и работавшими в Институте атомной энер­гии (тогда в целях секретности официально институт назывался Лабораторией измерительных приборов Академии наук — ЛИПАН — или, еще секретнее, — п/я 3393), на наисекретнейших «объектах», а также в Дубне. В 40–50-х гг. дом был окружен высоким забором с колючей проволокой, имелась проходная, где круглосуточно дежурили служащие соответствующего ведомства, и, например, при И.К. Кикоине, жившем в соседней с нами квартире, постоянно состоял воору­женный «секретарь», коротавший ночь на специальном диванчике в прихожей.

В 1958 г. я поступил на физический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, где нас учили многие из тех, кого я знал с детства. «Физическая среда» предоставила уникальную возможность общаться также с величайшим физиком XX в. Ниль­сом Бором (1885–1962), а позднее сотрудничать и с нашим великим соотечествен­ником Александром Михайловичем Прохоровым (1916–2002). Мне кажется, что мои впечатления могут представить интерес для тех, кому интересна не только сама физика, но и ее история.

Итак, начнем. И сначала...

...немного о том, кто учил наших учителей

Еще с детства у меня создалось впечатление, что большинство крупных наших физиков середины XX в. прямо или косвенно были учениками питерского акаде­мика Абрама Федоровича Иоффе (1880–1960). Хотя он и не был Нобелевским лау­реатом, его вклад в физику и в создание отечественной научной школы физиков огромен. Первый рассказ о нем.

В 22 года А.Ф. Иоффе был отправлен учиться в Германию к великому Виль­гельму Конраду Рентгену, открывшему в 1895 г. новое излучение и ставшему в 1901 г. первым Нобелевским лауреатом по физике «в знак признания необычай­но важных заслуг перед наукой, выразившихся в открытии замечательных лучей, названных впоследствии в его честь». Свои воспоминания об этом периоде жизни и о последующих годах Абрам Федорович опубликовал в своей интереснейшей автобиографической книге «Встречи с физиками».

при обсчете данных пользовался русским переводом справочника Кольрауша, в который вкралась ошибка. Рентген похвалил измерения Иоффе и в особенности то, что тот не скрыл явной ошибки. Этот пример демонстрирует насколько добро­совестно должен относиться исследователь к получаемым результатам. А сколь­ко раз выпадение точек свидетельствовало о наблюдении принципиально нового физического явления?

А вот как Иоффе относился к тому, чем следует заниматься в науке. Среди про­фессоров петербургского университета, где он учился и работал, был Орест Да­нилович Хвольсон (1852–1934), автор пятитомного курса физики, переведенного на многие иностранные языки. Курс представлял собой систематическую сводку всего, что опубликовано к тому времени по физике, впрочем, как заметил Иоффе, без оригинальных точек зрения автора. Курс был действительно фундаменталь­ным и максимально полным, и даже мы через полвека изучали эти обтрепанные тома из нашей студенческой библиотеки. Однако ни создание такого курса, ни на­учные достижения О.Д. Хвольсона не позволяли ему стать членом Российской академии наук. Все же много лет спустя Академия наук «в воздаяние полезной научно-просветительской деятельности» в 1920 г. избрала О.Д. Хвольсона своим почетным членом, но такое звание не давало права участия в заседаниях. На это из­брание почетный академик остроумно и, видимо, не без горечи, откликнулся ши­роко разошедшейся фразой: «Разница между академиком и почетным академиком такая же, как между государем и милостивым государем» (много позже в развитие этого появился известный анекдот: по четным — академик, а по нечетным...).

Когда же Иоффе стал сотрудником Физического института Петербургского университета, которым руководил Орест Данилович, директор предложил ему продолжить «замечательную» традицию воспроизведения лучших научных за­граничных работ. На вопрос Иоффе: «Не лучше ли ставить новые, еще не раз­решенные вопросы?» — Хвольсон ответил: «Но разве можно придумать в физике что-то новое? Для того надо быть Джи-Джи Томсоном».

Да, действительно, Иоффе Томсоном не был, он был Иоффе. И он выполнил множество фундаментальных работ в различных областях физики. Эти работы получили признание крупнейших физиков его времени, и для них Иоффе был равноправным коллегой. С кем только он не встречался и не обсуждал актуальные для того времени проблемы физики:

Бернал Джон Десмонд (1901–1971); Бор Нильс Хенрик; Давид (1885–1962); Борн Макс (1882–1970); Брэгг-отец Вильям Генри (1862–1942); Брэгг-сын Ви­льям Лоренс (1890–1971); Вуд Роберт Вильямс (1868–1955); фон Гейзенберг Вер­нер (1901–1976); Дебай Петер Йозеф Вильгельм (1884–1966); Дирак Поль Адри­ен Морис (1902–1984); Жолио-Кюри Ирен (1897–1956); Жолио-Кюри Фредерик (1900–1958); Зоммерфельд Арнольд Иоганн Вильгельм (1868–1951); Камерлинг-Оннес Гейке (1853–1926); Ланжевен Поль (1872–1946); фон Лауэ Макс Теодор Феликс (1879–1960); Ленгмюр Ирвинг (1881–1957); Лоренц Гендрик Антон (1853–1928); Милликен Роберт Эндрюс (1868–1953); Нернст Вальтер Фридрих Герман (1864–1941); Перрен Жан-Батист (1870–1942); Планк Макс Карл Эрнст Людвиг (1858–1947); Раман Чандрасекхара Венката (1888–1970); Резерфорд Эр­нест (1871–1937); Рентген Вильгельм Конрад (1845–1923); Склодовская-Кюри Мария (1867–1934); Ферми Энрико (1901–1954); Франк Джеймс (1882–1964); Шредингер Эрвин (1887–1961); Эйнштейн Альберт (1879–1955).

Что ни фамилия, то целая эпоха в физике! А уж сколько-нибудь заметных от­ечественных физиков Иоффе знал всех, и для многих был учителем. Многие из воспитанных А.Ф.Иоффе физиков стали учителями физиков следующего поколе­ния. Далее...

...о тех, кто делал физиками нас

Aкадемик Исаак Константинович Кикоин (1908–1984)

И даже на лекциях, рассказывая о разных физических эффектах и явлениях, он мог сказать, например: «Этот эффект назван в честь открывателя. Однако должен су­ществовать и обратный эффект, еще не наблюдавшийся. Если вы его обнаружите, то он будет назван в вашу честь».

Однажды он прочитал уникальный факультативный курс лекций, посвящен­ный физическим историям, казусам и анекдотам. Большая физическая аудитория не могла вместить всех желающих. Исаак Константинович рассказывал о нарисо­ванных фотографиях, якобы полученных в камере Вильсона, со следами «новой» элементарной частицы; комментировал разрекламированное в печати получение на московском заводе «Сантехника» КПД больше 100%; рассказывал о директор­ском приказе на одном из моторных заводов, по которому премировались работ­ники, получившие рекордное значение косинуса — 1,03, и многое-многое другое. Все это мы слушали, затаив дыхание между взрывами смеха.

Надо же такому случиться, что в аудиторию, где я готовился к ответу на первом экзамене по общей физике, вошел Исаак Константинович. Поговорив с препода­вателями, ведущими экзамен, он взял со стола зачетную книжку и направился... ко мне. Можете ли вы, уважаемые читатели, представить себе мое состояние — сдаю экзамен своему соседу по лестничной площадке, знающему меня с детства. Должен признаться, что мое волнение сказалось на ответе, и я остался им недово­лен, несмотря на полученную желанную оценку.

Несколько лет спустя вышел в свет учебник «Молекулярная физика», написан­ный Исааком Константиновичем совместно с братом Абрамом Константинови­чем, профессором Уральского университета. Он знал, что к тому времени я уже закончил учебу в университете по кафедре биофизики, и на подаренном мне эк­земпляре книги написал: «Эта книжка может пригодиться даже биофизикам».

Академик Михаил Александрович Леонтович (1903–1981)

Удивительно мало написано об этом челове­ке. И это о физике-теоретике, выполнившем фундаментальные работы чуть ли не во всех разделах физики — в области термодинами­ки, электродинамики, статистической физики, оптики, радиофизики и т.д. А ведь в «Физи­ческую энциклопедию» на букву «Л» вошли такие достижения, названные его именем, как «Леонтовича граничное условие» и «Леонто­вича параболическое уравнение».

А на нашем факультете Михаил Алексан­дрович создал и возглавлял кафедры оптики (с 1940 г.), а также электродинамики и кванто­вой теории (с 1954 г.). Его требования к качеству научных работ и публикаций были настолько высоки, что он как-то позволил себе назвать авторитетный научный журнал «До­клады Академии наук СССР» мусорным ящиком.

Его авторитет в международном сообществе физиков может быть иллюстри­рован следующим образом. Однажды на склоне лет Леонтович не смог принять участие в крупном международном симпозиуме, состоявшемся в нашей стране. Отношение к нему ярко проявилось в выступлении одного из зарубежных гостей. Тот образно заметил, что, несмотря на отсутствие Михаила Александровича, его дух постоянно витал в аудитории и в выступлениях его именитых учеников. 
В самые мрачные времена советской истории Леонтович был абсолютным авто­ритетом в вопросах морали, многие советовались с ним по самым щекотливым вопросам и поступали в соответствии с его мнением.

Для студентов 50–60-х гг. он был классиком. Его небольшие книжки, посвя­щенные термодинамике и статистической физике (позднее они были объединены в одну — «Введение в термодинамику. Статистическая физика», 1983.), являлись замечательными пособиями для введения в эти области физики. Необычайно ла­коничные и в то же время понятные, они читались всеми, хотя к тому времени было издано немало подобных книг и других авторов.

Михаил Александрович был большим во всем: в науке, во внешности, очень много курил. Высокий, худощавый с очень характерными чертами лица и, как правило, одетый «не по правилам», Михаил Александрович часто бывал объ­ектом шуток. Рассказывают, что как-то, выйдя из президиума Академии наук, 
Леонтович подошел к машине, заказанной для него. Когда же он открыл дверцу, то шофер, не знавший в лицо своего клиента, довольно грубо бросил: «Вали, вали отсюда! Эта машина для академиков, а не для...»

Впрочем, несмотря на внешнюю строгость, Михаил Александрович доставлял нам удовольствие своими фиоритурами. Чего стоит, например, его фраза на лек­ции: «Возьмем большой металлический экран и сделаем в нем маленькую метал­лическую дырочку...»

Академик Лев Давидович Ландау (1908–1968)

Что может добавить бывший студент о всем известном Ландау? Наверное, что-нибудь из учебного процесса. Так вот, как-то группа собралась для сдачи за­чета. Если сказать, что «поджилки тряслись», то, значит, не сказать ничего. Вхо­дит Лев Давидович, все замирают. Он садится за стол, обводит взглядом аудито­рию, девушки уже близки к обмороку. После паузы в звонкой тишине раздается: 
«Не поставить студенту зачет равносильно тому, что плевать вертикально вверх. Подходите с зачетками, только не очень давите».

А экзамены были весьма трудным испытанием. Шпаргалки не помогали, по­тому что вопросы Ландау, как правило, не были такими, на которые можно зара­нее написать ответ. Бывало, что студенты сдавали экзамен у Ландау дома. Там он предлагал оставить в прихожей не только пальто, но и портфель и только после «обезоруживания», приглашал в комнаты.

Уникальной была его система подготовки физиков-теоретиков. Каждый в лю­бое время имел возможность сдать экзамены по «теоретическому минимуму». Этого «минимума» не было в официальной программе обучения. Для его сдачи необходимо было созвониться с Ландау, договориться о встрече и правильно от­ветить (решить трудную физико-математическую задачу) по заявленной дисци­плине. Деканат в сдаче участия не принимал, зачетных книжек не требовалось — Ландау просто делал отметку у себя в записной книжке. Весь цикл состоял из нескольких экзаменов по всем разделам теорфизики. Начинали сдавать многие, а до финиша доходили единицы. Почти за 30 лет весь «теоретический минимум» сдали лишь 43 человека.

Ландау окружал ореол популярности, он был героем анекдотов. Это вписыва­лось в плоды студенческого художественного творчества. Так, герой поэмы физи­ческого факультета Евгений Стромынкин «к Ландау запросто был вхож…» Когда создавалась опера «Архимед», ее авторы (студенты Валерий Миляев и Валерий Канер) пришли к Льву Давидовичу с вопросом, можно ли его имя использовать в текстах песен, на что получили ответ: «Делайте со мной все, что хотите». И они сделали. В первоначальном варианте звучало:

Сколько поле не квантуй,

Все равно ты не Ландуй...

Правда, эту редакцию партбюро «зарубило», и опера вышла в свет с такими словами:

Сколько не долби кванты,

Вовсе не Ландау ты...

Ландау принадлежит видное место в создании шуток и афоризмов, высказан­ных часто в парадоксальной форме и порой не очень лестных даже для ближай­ших коллег. Широко известен многотомный курс теоретической физики, напи­санный совместно академиками Ландау и Евгением Михайловичем Лившицем (1915–1985) — Дау и Шиц, как их для краткости называли. Как-то Ландау спроси­ли, как одну книгу могут писать два человека, на что он ответил: «В наших книгах нет ни одного слова Ландау и ни одной мысли Лифшица».

и многие другие

Учили нас многие, среди них было немало и других замечательных физиков, с громкими титулами или без оных. В процессе общения с ними студентами подме­чались характерные особенности их преподавания, поведения и научных заслуг:

Там и сейчас порой

Сечет рукою Власов,

Семенченко всем уши рвет,

И, речь перемежая плясом,

Свой Млодзеевский курс ведет.

Жуя мочалу, лепет детский

Красавчик издает Терлецкий,

И Соколов ввергает в сон

Тьмой формул, и добряк Самсон

Кием колотит по экрану,

И Тихонов, ученый кот,

Мурлычит. Жизни всем дает

Там Рабинович неустанный,

И Иваненко-эрудит

По часу кряду ерундит.

(студенческая поэма «Евгений Стромынкин»)

Однако среди многих учителей должен быть один, особенный. Наверное, каж­дый может сказать, кто был первым его учителем при овладении профессией, поэтому далее специально...

об Учителе

Для меня это — Давид Альбертович Франк-Каменецкий (1910–1970), крупнейший физик-теоретик, за­нимавшийся проблемами физики плазмы, астрофизики, химической кинетики, активно участвовавший в разработке «Атомного проекта». Им, в частности, теоретически было предсказано новое физиче­ское явление — магнитно-звуковой резонанс, — подтвержденное экс­периментально академиком Евге­нием Константиновичем Завой­ским (1907–1976).

А в биофизике Давид Альберто­вич стал классиком. Еще до войны он опубликовал статью, на основании которой на Западе был назван одним из первых, «вдохнувших физику в биологию». В ней им впервые получено решение системы дифференциальных уравнений, из которого следовало, что при некоторых условиях в среде могут осуществляться колебательные процессы. В 1951 г. такую колебательную реакцию в химической системе экспериментально наблюдал Борис Павлович Белоусов, а потом она была описана теоретически (с использованием ме­тода Франк-Каменецкого) и развита экспериментально выпускником нашей кафе­дры Толей (Анатолием Марковичем) Жаботинским, войдя в науку как BZ-reaction.

В 1980 г. на заседании по случаю 70-летия Д.А. Франк-Каменецкого в Инсти­туте химической физики АН СССР трижды герой Соцтруда академик Яков Бори­сович Зельдович (1914–1987) сказал примерно так: «Остается загадкой, почему Давид Альбертович не был облечен ни званием академика, ни званием героя, но нам ясно одно: это был ученый самого высокого ранга». Увы, Юбиляр слишком рано ушел из жизни, не дожив двух месяцев до своего шестидесятилетия, и, воз­можно, поэтому не успел получить заслуженные звания и почести.

Хотя Давид Альбертович не имел отношения к МГУ (он был заведующим кафе­дрой физики плазмы в Московском физико-техническом институте), мне довелось быть его дипломником и аспирантом, причем последним. Это было в Институте атомной энергии им. И.В. Курчатова, где Франк-Каменецкий заведовал лаборато­рией. Там велись и исследовательская работа (в лаборатории) и научные дискуссии (в кабинете Шефа). В учениках Шеф видел равных себе коллег. Если задуманный им и выполненный сотрудниками эксперимент не давал ответа на поставленный вопрос, он мог с сожалением произнести: «Природу не объегоришь». При написа­нии научной статьи перед отправкой в печать Давид Альбертович давал рукопись на прочтение своим сотрудникам, в том числе и ученикам. И студент-ученик мог испытать чрезвычайную гордость, увидев, что в опубликованном тексте его пред­ложения, дополнения или замечания учтены маститым ученым.

Примерно раз в 1–2 месяца он приглашал дипломника после работы домой, где к вечеру собиралась его большая семья. Входя в прихожую, можно было увидеть у телевизора его зятя Ролика (впоследствии академика Роальда Зиннуровича Саг­деева), бывшего тогда мужем старшей дочери Давида Альбертовича. Пока Ролик бурно болел за свою футбольную команду, глава семейства в комнате беседовал с дипломником на научные и околонаучные темы. Затем хозяйка дома приглашала всех к ужину, за которым говорилось о чем угодно, только не о науке. А после ужина начинались развлечения — чтение стихов, игра на рояле, пение и многое другое.

А может ли кто-нибудь припомнить из своей или из иной жизни факт, подобный такому? Примерно за неделю до защиты дипломной работы Давид Альбертович пригласил меня к себе в кабинет и сказал следующее: «Ну что же, работу вы бла­гополучно заканчиваете. Защита назначена на 27 декабря (1963 г.), и я уверен, что все будет в порядке. Не откажите мне, пожалуйста, в любезности сходить со мной в Большой зал консерватории на концерт вечером 26 декабря. Билеты у меня уже есть». Шеф знал о неравнодушии к музыке своего ученика, он также понимал, ка­кое напряжение и волнение испытывает дипломник перед защитой и сделал точ­ный и деликатный шаг для того, чтобы ослабить стресс своего подопечного.

Как-то я рассказал Учителю реальную историю про старенького профессора медицины, которого целый день по Москве разыскивала его пациентка. Уставшая и отчаявшаяся его найти, она у Никитских ворот зашла туда, куда можно входить только женщинам. И вдруг из кабинки на нее выходит искомый профессор. Не осознавая курьезности ситуации, она с облегчением воскликнула: «Господи! Да я же целый день вас ищу!» Посмеявшись и немного подумав, Давид Альбертович заметил: «А ведь вы привели пример реализации строго нулевой вероятности».

Видимо, то, о чем будет написано дальше, следует назвать...

о том, с кем встреча кажется совершенно невероятной

Речь пойдет о Нильсе Боре, приезжавшем в Советский Союз в мае 1961 г. В про­грамме его поездки в нашу страну было посещение Грузии. Как грузины встре­чают гостей, известно. И вот гостя везут на машине в горы посмотреть красоты Кавказа. По дороге, где есть небольшая полянка, запланирован привал. Стелит­ся скатерть, раскладывается снедь и начинается пикник. В это время подъезжа­ет другая машина, останавливается неподалеку, и ее пассажиры также начинают пировать. В какой-то момент от этой группы отделяется пожилой человек с бока­лом в руке, подходит к боровской компании и по грузинскому обычаю приглаша­ет самого старшего из этой компании к своему столу. Самым старшим оказался Нильс Бор. Но каково же было его изумление, когда выяснилось, что здесь, где-то «во глубине» кавказских гор, совершенно незнакомые люди и уж, конечно же, не ученые, знают, кто такой Нильс Бор!

Пребывание Бора в нашей стране вспоминается, как настоящий праздник фи­зики. Конечно же, были посещения физических институтов и встречи, наверное, со всеми нашими крупными физиками. Одно из выступлений Нильса Бора про­ходило в Институте физических проблем АН СССР, который уже тогда физики между собой называли «капишником» — в честь директора, академика Петра Ле­онидовича Капицы (1894–1984). После этого выступления по Москве разошелся рассказ о том, что там произошло во время дискуссии.

Кто-то из присутствующих задал гостю вопрос: чем Бор руководствуется, об­щаясь со своими учениками. Н. Бор ответил, а Е.М. Лифшиц перевел на русский язык: «Господин Бор говорит, что при общении со своим учеником он всегда может сказать, что тот — дурак». Тут на трибуну сразу же выбежал академик Игорь Ев­геньевич Тамм (1895–1971) и буквально выпалил: «Совсем не это сказал господин Бор, совсем не это сказал господин Бор!.. Господин Бор сказал, что при общении со своим учеником он всегда может сказать, что это он, господин Бор, — дурак». Когда волнение в аудитории несколько улеглось, то все услышали из зала ехидные слова П.Л. Капицы: «Вот вам и разница между школой Ландау и школой Бора».

Но для студентов кульминацией был его приезд на наш факультет и участие в празднике «День Архимеда». Там Бор был самым почетным гостем. Дневная часть праздника проводилась на улице, перед входом. Театрализованное действие вершилось на ступеньках, где гостям поставили стулья. Прочие заполнили про­странство между физфаком и химфаком, а самые отчаянные залезли на пьедеста­лы памятников, облепив Столетова и Лебедева. Говорят, что Бор, увидев подобное столпотворение, произнес: «Никогда не видел столько физиков!».

Многим это удалось, но не всем и не сразу. Например, Игорь Евгеньевич Тамм, разумеется, имевший билет, тщетно пытался пробиться сквозь толпу к контролю, но в конце концов сопровождавшим его аспирантам пришлось просто перебро­сить академика через банкетку.

Мне довелось быть аккомпаниатором с первых постановок этого спектакля, и мое место было у рояля, на авансцене, перед занавесом. Кося глаза от рояля, я по­глядывал вниз, в зал, где в первом ряду сидел Нильс Бор «в окружении» Ландау и Лифшица. Они ему переводили текст на английский язык, и он живо реагировал на все происходившее на сцене. По окончании действия раздались бурные апло­дисменты в адрес исполнителей, но постепенно они переродились в скандирова­ние: «Нильс Бор, Нильс Бор...», — и Бору ничего не оставалось, как выйти на сце­ну. Под бурную и восторженную реакцию всего зала великий физик произнес три фразы, последняя из которых в переводе Ландау звучала так: «Я уверен, что люди, которые умеют так хорошо отдыхать, так же хорошо умеют и работать».

После этого, не сговариваясь заранее с труппой, я снова сел за рояль, и мы спели Бору песню «Электрон вокруг протона обращается, эта штука атом Бора называется…» из другой физической оперы — «Дубинушки».

Вдруг диктор объявляет, что рейс на Копенгаген откладывается. Версия того — почему, такова. Члены экипажа датского самолета узнали, что они повезут Н. Бора (а надо сказать, что в Дании Бор был вторым по значимости человеком после короля), и они не могли себе представить, чтобы что-то, хотя бы самая малость, было бы не в порядке у них на борту. Говорили, что будто бы выпал крохотный винтик из внутренней драпировки салона самолета и на этом месте образовалась маленькая черная точка. Конечно же, ни Бор и никто другой ее бы не заметил, и все же... Команда запросила винтик в техническом отделе аэропорта. Но он ока­зался нестандартным, его пришлось вытачивать в мастерских, на что понадоби­лось время.

За это время провожатые постепенно стали исчезать и вскоре остались лишь мы с Веней. Мыслимо ли это? Великого физика из Советского Союза провожают кандидат наук и студент! Конечно же, задержка рейса отъезжающим доставила мало радости, зато у нас появилась возможность с ними пообщаться поподробнее. Чтобы скоротать время, мы пошли в кафе пить пиво (тогда в нашей стране любое пиво, как правило, называлось «Жигулевским»).

За этим занятием Бору среди прочих был задан вопрос:

— А какое пьют пиво в Дании?

И тут мы услышали интереснейшую историю:

— Вы даже не представляете, какой серьезный вопрос вы задали. Дело в том, что естественные науки в Дании финансируются пивной фирмой «Carlsberg». Поэтому все естественники поддерживают своих благодетелей и пьют только «Carlsberg». Другая же фирма — «Tuborg» — поддерживает гуманитариев и, сле­довательно, гуманитарии пьют только пиво «Tuborg».

Вслед за этим Бора спросили:

— Ну а как вам наше пиво?

На что великий физик ответил:

— Главное, что не «Tuborg».

Я также поинтересовался, что Бору больше всего запомнилось в Москве? 
Ответ состоял всего лишь из одного слова: «Архимед». В память этой встречи, как ценнейшая реликвия, у меня хранится билетик на нашу оперу, на котором рукой Бора написано по-английски: «В благодарность за удивительное и вдохновляю­щее впечатление. Нильс Бор».

Увы, ровно через полтора года — 19 ноября 1962 г. — Нильса Бора не стало. Прошло 50 лет, но...

Пусть ты погиб, наш отец Архимед,

Дело твое не забудется, нет!

По твоим по законам мы будем жить,

Науку, как ты, беззаветно любить.

Славься опора науки, физфак!

Атом для нас — тривиальнейший факт.

Кто по конкурсу вдруг на физфак пройдет,

Того никогда не забудет народ!

А.А. Замятнин, 

выпускник физфака МГУ (1964 г., кафедра биофизики), 

кандидат физ.мат., доктор биологических наук, 

профессор, 

главный научный сотрудник Института биохимии им. А.Н.Баха РАН и 

investigador asociado de Universidad Técnica Federico Santa Maria (Valparaiso, Chile).