XXI век и Ницше

Для толкователей наследия Ницше и в нашем времени остается общепринятой одна точка зрения: Ницше — точный «сейсмограф», давший решительную и откровенную критику 19 веку, предсказавший будущее Европы, до конца продумавший переход человечества в 20 век. В своих теоретических размышлениях он искренне говорил о возвращении избранных мира сего к истокам жизни, используя такие древние термины, как «ринг бытия», «вечное возвращение». Но в европейском сознании как руководство к действию остались ярко освещенные им понятия о «воле к власти», «нигилизме», «сверхчеловеке» и «недочеловеках».

Великий Ницше отрицал развитие человечества, модель эволюции по спирали, признавая лишь «ринг бытия», понимая историю людей как самодвижущийся круг, в котором нет ни начала ни конца, ни прогресса ни регресса, только замкнутые сами на себе кольца, символизирующие «вечное возвращение», — подобно колесу, черпающему энергию из самого себя, раз за разом воспроизводящему бесцельно повторяющуюся игру жизни. И он оправдывает существование в массе людей на Земле лишь наделённого природой особыми качествами сверхчеловека, высшего человеческого вида — Героя, без которого, как справедливо отмечал аналитик трудов Ницше Фридрих Георг Юнгер, всё в его учении превращалось бы в абсурд.

Последовательно и упорно Ницше выстраивает свою картину мира, создавая образ сверхчеловека. Всё в этом мире

«… ради сверхчеловека, говорит он. Ради него совершается движение. Он носитель высших качеств. Благородство. Аристократическая гордость. Безжалостность. Воля к власти…» Бесконечный круговорот, «вечное возвращение» обретает смысл и центр движения в существовании сверхчеловека. Сам «мировой дух Становления» несёт в себе его замысел. Всё устремляется к сверхчеловеку. Для него восходит солнце и наступает день!

Своё учение Ницше создавал в пору обострения многих противоречий в жизни Европы. Шла вторая половина девятнадцатого века, когда Европа снова заговорила о переворотах и революциях. Стремясь задержать подобное развитие событий, вернуть человека и весь физический мир в замкнутый круговорот, в игру с самим собой, Ницше обрушивается на утвердившуюся к тому времени в либеральном европейском обществе идеологию: научный рационализм, этические нормы, христианскую религию, гуманизм. Он обвиняет общество в духовной слабости, скепсисе, разочаровании буржуазностью, видя торжестве либеральных ценностей расслабленность воли, неспособность к борьбе с надвигающимся «восстанием масс»; открыто ниспровергая и мораль, и гуманизм, и альтруизм, и религию. «Мы — наследники вивисекции и самораспятия двух тысячелетий», — заявляет он.

Он отрицает сократовскую и платоновскую философию. Но он восхищён софистами, опровергавшими претензии философов на познаваемость мира. Наука — это то, что надо преодолеть, говорит Ницше. Сверхчеловек не занимается наукой. Познание мира, цельО.. Превыше всего Ницше ставит волю, которую он противопоставляет разуму и которая должна вернуть человека в бесцельно текущую во Вселенной, вечно повторяющуюся игру жизни и смерти.

Восхищение у Ницше вызывают Демокрит и Эпикур, Байрон, наш Достоевский и Наполеон, пробуждавший в нём пристальное любопытство и даже преклонение перед его суровой самодисциплиной, волей к тирании и аристократическим благородством. Он презирает Милля, высказавшего неприемлемую для Ницше мысль: То, «что правильно для одного человека, то правильно и для другого». По Ницше, истинная добродетель может являться свойством лишь избранного меньшинства, которое не должно признавать права на счастье и благополучие «недоделанного и неполноценного» большинства. Благородным человеком он называет правящего аристократа, который «способен на жесткость, а при случае и на то, что вульгарно рассматривается людьми как преступление», который, как пишет Бертран Рассел, «обладает чувством долга только по отношению к равным себе».

И Ницше понимает ту роль, которую жестокость играет в аристократическом сознании превосходства, признавая: «Почти всё, что мы называем высшей культурой, основано на поэтизации и возвеличивании жестокости».

Он мечтает об образовании на Земле сверхаристократии, сверхобщества, которое должно состоять из художников-мыслителей и воинов, обладающих качествами сверхчеловека: жёсткой самодисциплиной, волей к тирании и высоким благородством, говорит о создании Мировой интернациональной элиты правителей, расы аристократов, господство которых «будет запечатлено на тысячи лет».

Но что же, по Ницше, происходит с недочеловеком, без которого ведь не может появиться сверхчеловекО Для Ницше это вид, утративший смысл существования, «последний» человек на Земле, противоположность сверхчеловеку, и он подлежит «обширной нивелировке». «История, — пишет Ницше, — будет разыгрываться во всё меньшем количестве голов». Процесс будет происходить последовательно и поэтапно, соответственно имеющейся в обществе иерархии. Сначала исчезает смысл и исчезает вера. «Исчезает идеал, авторитет и доверие.» «Затем следует исчезновение страха…» Ницше говорит здесь о страхе смерти, представляя далее модель будущего:

«Жизнь одной минутой… Стремление к грубейшей цели, к зримому… Доверием пользуется то, что наиболее противоположно предыдущим целям. Появляется чувство безответственности, радость анархии! На место гордости пришло благоразумие. Наука поступает к нему на службу. Ещё более пошлый род людей получает власть. Но всё ещё рождаются такие, которые в прежние времена принадлежали бы правящему классу… Теперь они наблюдают за уничтожением и религии и метафизики, знати и уважения к индивидууму вообще. Им приходиться придавать себе какое-то значение, выдумывая цели. Они — наблюдатели эпохи, и они живут за спиной событий. Вероятно, однажды они понадобятся человечеству, когда пройдёт всеобщее опьянение анархией».

«Долой ложь, — призывает Ницше, — и тайное бегство к преодолённому! Долой службу в развалинах храмов! Долой искусство! Долой и тех, кто служит рынку! Они хватают лишь части познания, игнорируя целое». Верно, говорит он, цитируя далее Бодлера: «Не в политических институтах обнаруживается полная разруха. Политические правительства вынуждены будут создавать фантом порядка и прибегать к средствам, которые заставят содрогнуться современное нам человечество… Тогда сын в свои двенадцать лет покинет семью, преждевременно созрев, чтобы обогатиться, чтобы составить конкуренцию своему подлому отцу!.. Тогда всё, что зовётся у нас добродетелью, будет считаться смешным!.. Что до меня, до сих пор чувствующего в себе смехотворность пророка, то я знаю, что никогда во мне не проснётся милосердный врач. Вращаясь среди толпы, потерянный в этом жалком мире, я словно усталый человек, который смотрит кругом и не видит ничего, кроме разочарования и горечи, длящихся долгие годы. Впереди же — шторм, в котором нет ничего нового, ни радости, ни боли». Так говорил Бодлер.

Он был угнетён финалом промышленной революции, с которым Европа подходила к концу девятнадцатого столетия. Нет никакого выхода в безнадёжных попытках создать более упорядоченную жизнь в Европе, удручённо говорил Бодлер. Нет выхода и в попытках правительств навести порядок жестким насильственным путём. Как большому поэту Бодлеру был открыт мир рацио и успеха, но и мир потерянного смысла жизни, который был страшен ему. Мир «бегущих по кругу, подобно муравьям и термитам, масс рабов труда». «Занимается эпоха варварства. Это ему будут служить науки», в отчаянии заявляет он.

Ницше же в этом полном безнадёжности взгляде Бодлера на разрушаемый в своём основании доселе процветавший европейский мир находит поддержку своим идеям. И он утверждает: «Выход — в войне!» «За работу должен приниматься высший человек», сверхчеловек, который не подвержен разрушению. Люди большинства будут обречены на страдания. «Я питаю надежду, — говорит он, — что жизнь однажды может стать ещё более злой, более полной страданий, чем когда-либо!»

Ницше предвещает эру великих войн и именно в предчувствии катастроф, в приближении к бездне, в угрозе жизни, считает он, высший человек будет способен создавать великие идеи. Но он мог бы, конечно, подобно королю Лиру, произнести и другие слова:

… ещё не знаю сам,

Чем отомщу, но это будет нечто

Ужаснее всего, что видел свет.

Но, к счастью, среди тех, кто разделял многие мысли Ницше, были и есть и те, кто понимал будущее человечества иначе.

«В совершенном бесславии событий, в потребляющей суетливости не может наступить процветание», — говорил Гёльдерлин. Он поэт, и он сомневался, видя происходящее вокруг. С помощью великого примирения судеб, идей и желаний он хотел оградить человека от безумного движения к уничтожению, будучи непримирим и к тем, кто не задумывается, что «расходует себя в безумной суете». «Боги не находятся по ту сторону лишённой Бога истории. Явить их — вот задача, — говорил он. — Там, где опасность, вырастает и спасительное».

Фридрих Ницше умер в лечебнице для душевнобольных в канун наступающего двадцатого столетия, подарившего миру две мировые войны, фашизм и Гитлера. Возможно, о таком преломлении своих идей он и не помышлял, но человечество называет его пророком. Быть может, говорил Сергей Булгаков, своим безумием он действенно обнажил важность и значение трактуемых им проблем, дав людям возможность осмысления происходящего.

Л.И. Девяткова

Назад