КУЗЬМИН Р.Н.: « О ФАКУЛЬТЕТЕ И СЕБЕ»
К 75-летию физфака
Я шагал вместе с факультетом, с ним радовался и страдал, поэтому не могу себя оторвать от окружавших меня коллег: друзей, ученых и учеников. Чтобы упомянуть всех и вся надо объять необъятное! Поэтому я зажат в скетчах, маленьких сценках, в которых я был участником или которые происходили на моих глазах. Рекомендую прочитать: "Кафедра физики твердого тела Московского университета" (очерки истории), Москва, 2002. Книга написана профессором Александром Сергеевичем Илюшиным. Он окончил эту кафедру и возглавляет ее в настоящее время. На эту должность его рекомендовал профессор Герман Степанович Жданов, мой учитель, и не ошибся!
На свет я появился на год раньше физического факультета, так что мы - погодки. Впервые с МГУ им. М.В.Ломоносова я познакомился на Моховой, во время вступительных экзаменов на мехмат в 1949 году. Меня тогда очаровал стеклянный купол здания этого факультета, и я сдал документы в приемную комиссию. Первым абитуриентом, с которым я познакомился, был Петр Владимирович Щеглов. Он агитировал за отделение астрономии. Я был поражен его глубокими, обширными знаниями и любовью к звездному небу настолько, что указал отделение математики.
В МГУ меня привел Герман Степанович Жданов, как подающего надежды рентгенщика. Проводил собеседование и принимал на факультет лично Василий Степанович Фурсов, профессор, физик-теоретик, тогда еще молодой Декан. Правда, сначала он хотел меня "сплавить" в НИИЯФ МГУ, как ядерщика, к профессору В.С.Шпинелю. Я пошел в лабораторию Владимира Семеновича, но, увы! - он заболел. Я вернулся к декану. Помощи ждать было неоткуда: Герман Степанович был в зарубежной командировке. Мне пришлось самому защищать права молодого специалиста. Заявка на распределение была от факультета за подписью В.С.Фурсова. Декан задал вопросы по физике, получил ответы, учел мои аргументы и уступил. Я сдал экзамен самому декану, посчитал я! В.С.Фурсов запомнил меня за упорство и тягу к знаниям, что во многом определило мою судьбу. Спустя три месяца после окончания МИФИ в мой день рождения 14 мая 1955 года я был зачислен старшим лаборантом на физический факультет.
Физический факультет осваивал новые помещения. Я очутился на первом этаже в помещении (1-25), зоны «К". В ту пору зоны были повсюду и сохранились в МГУ поныне. На работу я ездил с Хорошевки, отбивал карточку учета - прибытия на работу и ухода с нее. Режим! Свобода под липовым контролем. Отметился – и отдыхай! У рентгенщиков сокращенный рабочий день, всего-то, пять часов. Дорога занимала не менее четырех часов в день. Но мы, как и все советские люди, работали на совесть: с утра и до позднего вечера.
Моя зарплата оказалась меньше повышенной студенческой стипендии. Чтобы содержать семью, я подзарабатывал на юстировке рентгеновских камер в мастерских факультета. Это было большое дело, затеянное доцентом М.М.Уманским. С физфака приборы расходились по Союзу и СЭВу. Сейчас бы оно фигурировало в рамках четырех федеральных программ. Я с почтением здоровался с Марком Моисеевичем, когда он проходил по коридору. В ответ я слышал громкое: «Добрый день!", произносимое без эмоций. О нем между собой мы так и говорили: пришел "Добрый день". О рентгеновских методах он знал все. С ним работал С.С.Квитка, очень эрудированный инженер, затем к ним примкнул В.В.Зубенко, будущий заведующий рентгеновской лабораторией и бессменный руководитель кафедрального спецпрактикума. Эта конструкторская деятельность, исключительно важная для науки, была отмечена Ломоносовской премией МГУ.
В лаборатории из профессоров подолгу засиживалась профессор Мария Ивановна Захарова. Однажды в полночь она пришла в "К"(1-25), вертя в руках очки с серебряными дужками. Одна дужка была сломана. "Вы не могли бы починить? Механики не берутся". Я посмотрел и сказал: «Мария Ивановна, подождите у себя, я Вам принесу". На кислородной горелке под флюсом буры я в один момент спаял две части дужки. Мария Ивановна была очень благодарна. Это она воспитала и определила научную стезю будущего заведующего кафедрой физики твердого тела А.С.Илюшина. В ее группе работала Н.А.Хатанова, профорг кафедры и ученый секретарь Первичной организации физфака общества "Знание".
Выбор научных исследований, спецкурсы определялись Г.С.Ждановым, согласовывались с ведущими учеными и обсуждались на заседаниях кафедры. Демократия! Научная работа велась небольшой группой. Практиковалось совместное руководство дипломниками и аспирантами. Как старший лаборант, я должен был обслуживать научный персонал, аспирантов и студентов. В ту пору в группе Германа Степановича был один аспирант Т.А.Мингазин, которому я помогал еще во время его стажировки в МИФИ. С ним и старшим инженером Н.Н.Журавлевым, прихваченным Г.С.Ждановым из того же института, мы воспроизводили то, что было у Г.С.Жданова на прежнем месте работы. Наша научная группа занимала помещение в один стандарт со стоявшим, практически посредине, рентгеновским аппаратом УРС-70. К нему добавились: баллоны со сжатыми газами, вакуумная установка, кислородная горелка, столик стеклодува, оптический микроскоп, прибор микротвердости, термический анализ и печи. Тематика была актуальной: изучалась природа сверхпроводящих сплавов и соединений, составленных из несверхпроводящих элементов. Исследования велись совместно с лабораторией Н.Е.Алексеевского в ИФП, а статьи печатались регулярно в ЖЭТФе. Наша задача - исследовать фазовый состав и атомно-кристаллическую структуру, в ИФП изучалась сверхпроводимость.
Наблюдая за деятельностью ученых-экспериментаторов, я понял, что попрошайничать не вредно. Я доставал недостающие приборы и вещества не только на физфаке, но и на других факультетах. Богатым был химфак. Что не мог достать - делал сам. Мне доставляло удовольствие сваривать стеклянные, вакуумные установки. Этому я, вне программы, дополнительно обучался у стеклодувов еще студентом пятого курса. На основе электронной схемы Г.И.Косоурова с поделенным фотоэлементом, высокочувствительным гальванометром и двух потенциометров ЭПП-09, я собрал установку дифференциального термического анализа. Она была первой в СССР, подобных ей в Союзе долго не было. Сделал высокоточный прибор для определения пикнометрической плотности миллиграммовой навески кристаллов. Мастерил печи, снимал рентгенограммы. Одним из первых, считал в ВЦ на "Стреле" ряды Фурье и с такой же скоростью - на канцелярских счетах с использованием штрипсов. Делал случайные открытия. Например, вытягивал капилляры длиной в несколько метров. По капилляру, как волноводу передавался свет печи от нагретого сплава. Оптический пирометр определял одинаковую температуру и в печи и на конце волновода. Волоконная оптика могла бы впервые появится на факультете. Мне удалось первому наблюдать заряженные дислокации на свежих сколах каменной соли при калибровке прибора микротвердости. На одном образце в градиентной печи я получал температурный прокол диаграммы состояния вещества и многое другое - по мелочам, что когда-нибудь опишу. Я рассказывал и Г.С.Жданову, Ф.А.Королеву и Е.Г.Швидковскому. Кому еще, как не крупнейшим специалистам? Почему-то прикладные проблемы никого не трогали. Досадно, но я тоже не понимал практического значения, довольствовался публикациями и не брал авторских свидетельств на изобретения. Теперь другая жизнь-палец в рот не клади!
Однажды, Г.С.Жданов выехал в Женеву и дал мне почетное поручение - прочитать несколько лекций по общему курсу физики твердого тела на отделении "Строение вещества" и попросил переписать всех студентов, которые придут. На первую лекцию пришло семеро. Переписал. На вторую - полная аудитория. На третью,- уже сидели на окнах и стояли в дверях аудитории 5-60. Я не придавал значения тому: ходят студенты или не ходят, но так как студентов стало много, учет не вел. Вернувшись, Г.С.Жданов попросил список посещений. Я отдал за первую лекцию. - «А где остальные?" - "Да, было так много студентов..." - "Вы врете!" - обиделся, настаивал на своем, но причину такой посещаемости объяснить не мог. Прошли годы. Одна из тех слушальниц - К.А.Кутузова, редактируя в 70-е годы мою, очередную, брошюру по обществу "Знание", пояснила просто. - "Пришел мальчик с челочкой, бойкий, привлекательный, таких лекторов еще не было на факультете. Молва прошла по женской половине, за девочками потянулись мальчики". Я кончил читать лекции, когда приехал профессор. И опять пришло семеро студентов. Вот почему мне не поверил заведующий! Но затем Г.С.Жданов смягчился и стал брать меня на различные конференции.
Как-то Жданов Г.С. поручил мне подготовить специальный курс лекций. Начал я с физики сверхпроводящих сплавов. В основу я положил книгу В.Л.Гинзбурга "Сверхпроводимость". На следующем семестре на кафедре низких температур сверхпроводимость читал Алексей Алексеевич Абрикосов, будущий Нобелевский лауреат. Я решил посетить его лекции. Ну, и память же у него! Он читал слово в слово по книге В.Л.Гинзбурга и только в конце - о нитях Абрикосова.
Первая поездка за рубеж на Международный конгресс кристаллографов совершилась в Рим и по Италии. Там я был самым юным в советской делегации. На ученых-иностранцев я смотрел изумленными глазами. Автор, так называемых фаз Лавеса, ничем не выделялся из других. В Москве я изучал эти фазы и понял, что просто надо, что-то сделать раньше других. Зато огромный интерес вызывали исследования нашего Ю.А.Багаряцкого, который изумлял своей филигранной техникой рентгеновской съемки. Академик Н.В.Белов, руководитель делегации, с согласия Г.С.Жданова, поручил мне принять участие в формировании программы выставки на следующий конгресс в Москве, снабдив инструкцией и финансами, чтобы я не был белой птицей среди известных ученых. Работа комиссии продолжалась целый день. Я бойко отвечал на вопросы иностранных ученых и заслужил похвалы руководителей делегации.
На Конгрессе кристаллографов в Москве я доложил о разработке нового дифракционного метода - Мессбауэрографии. Г.С.Жданов сделал меня своим заместителем и по проблемной и по кафедре (на общественных началах) и ученым секретарем отделения физики твердого тела и Ученого совета по защитам диссертаций. Не повезло. Такая нагрузка отрывала от науки. Но я, все-таки, защитил кандидатскую в годовщину полета Гагарина. Докторскую диссертацию защитил под новый 1969 год, последнюю на Ученом Совете факультета. Больше защит диссертаций на нем не было.
Кадры решают все! Моим первым дипломником был Соклаков А.И., первым аспирантом - Ибраимов Н.С., хвала им и честь. Они сохранили со мной искреннюю дружбу. Первым пополнением проблемной лаборатории стали Фиров А.И., семейная пара Никитина С.В., Колпаков А.И. (сначала аспирант), и Новакова А.А., поразившая меня знанием эсперанто. В 60-е годы Г.С.Жданов много уделял внимания студентам. Однажды, на Новый год он устроил совместный вечер-встреча студентов с преподавателями кафедры в кафе главного здания. Разыграли КВН. Преподаватели победили студенческую команду. Я был капитаном и Дедом Морозом, играл на губной гармошке: "В лесу родилась елочка..." и "А моя снегурочка, как известно дудочка..." Роль снегурочки исполняла Светлана Никитина. Вообще, в период 60-х на нашу кафедру был наплыв студентов. Привлекали эффект Мессбауэра и активная агитация. Пришли с избытками всяческих талантов: Марина Андреева, Света Ковалева, позднее - Леночка Овчинникова, - по науке и по балету мы стали впереди всех.
Посещали нас и иностранные ученые. Мало кто помнит Заутера, рентгенщика, который обещал Гитлеру сбивать американские самолеты рентгеновским лучом (чем не лазерная идея?), а сам занимался изучением структуры белков под присмотром эсесовцев. Эта история известна мне из его устного рассказа. Я водил его по МГУ. В студенческом общежитии было чисто и культурно. В одной из рекреаций он устроил незапланированный концерт, исполняя классическую музыку на рояле. Набежало много студентов. На предложение профессора из ГДР сыграть что-либо, никто не решился.
Во время Международного кристаллографического конгресса к нам в проблемную пожаловали англичане Блэк и О'Коннер, с которыми я познакомился на моем докладе по мессбауэрографии. Блэк с Муном еще до Мессбауэра изучали резонансную гамма-флуоресценцию, а затем Блэк с О'Коннором опубликовали статью, в которой предполагалось определять фазу рассеяния с помощью мессбауэровской дифракции. Им понравился наш неформальный прием (на должном уровне) в студенческом блоке. Преподаватели кафедры часто навещали студентов и аспирантов. Это сближало поколения. Студенты-взрослые люди!
После перехода И.А.Яковлева, а затем В.И.Ивероновой на кафедру, Г.С.Жданов освободил меня от "лишних" обязанностей, передав составление учебной нагрузки А.А.Кацнельсону, а затем и заместительство. Я стал чаще бывать за рубежом. По приглашению Рудольфа Мессбауэра поработал в Мюнхене. Мессбауэр был дважды на кафедре физики твердого тела и даже расписался на стенке в моем кабинете дворового корпуса. Автограф чуть не уничтожили. Ремонт дело серьезное: затерли еще три автографа известных ученых. Мы часто сами виноваты, а не только Америка! В одно из посещений лаборатории я взял интервью у Мессбауэра. На примере эффекта Мессбауэра можно познать почти всю физику. Полувековой юбилей замечательного открытия Рудольфа Мессбауэра отмечается в Мюнхене в октябре с.г.
Особые свойства мессбауэровского излучения настраивали на изучение индуцированных когерентных процессов. Благодаря взаимности интересов, возник мой союз с Р.В.Хохловым по проблеме создания гамма-лазера и молекулярной голографии. Именно, такой доклад мы с Г.С.Ждановым сделали, основываясь на когерентных свойствах рентгеновских и гамма фотонах еще до 1972 года, когда эта программа была запущена в дело. В проблемной лаборатории появился еще один (венгерский) мессбауэровский спектрометр, приобретенный на средства этой программы, руководителями которой были В.И.Гольданский и Р.В.Хохлов на ту пору член-корреспонденты АН СССР.
Главным моим поиском стал гамма-лазер. По дороге к цели развивали когерентную рентгеновскую и мессбауэровскую гамма-оптику, заложили основы мессбауэрографии, Первыми были, как всегда, студенты-дипломники: Нгуен Ту Уен, А.В.Колпаков, М.А.Андреева, Е.Н.Овчинникова. С аспирантом В.А.Бушуевым, выпускником кафедры Р.В.Хохлова, основали начала нелинейной рентгеновской оптики и даже впервые в мире выдвинули гипотезу о существовании рентгеновского космического лазера (разера). В области рентгеновского диапазона длин волн А.В.Колпаков, М.А.Андреева, Е.Н.Овчинникова и В.А.Бушуев стали законодателями мод в науке на мировом уровне. К ним бы я еще добавил Б.И.Манцызова, который еще в 1983 году опубликовал работу с солитонными решениями двухволновых нелинейных уравнений (Так называемый, двухволновой солитон Манцызова-Кузьмина).
Читая лекции за рубежом, я задавал слушателям вопрос. Кого из физиков они знают в СССР? Ответы были устойчивыми: И.В.Курчатов, П.Л.Капица, а из теоретиков А.А.Власов, потом - Л.Д.Ландау, а А.Д.Сахарова либо не знали, либо называли правозащитником. Из оптиков - Нобелевских лауреатов Н.Г.Басова и А.М.Прохорова. Из твердотельщиков - магнитолога Н.С.Акулова. Это было не менее 25 лет назад. Может быть, сейчас ответы будут иными. Мои поездки за кордон прояснили вопрос Who is who? То, что А.А.Власов был великим физиком, знали все зарубежники. У нас, его почему-то недолюбливали или замалчивали. Ко мне он относился очень доброжелательно, особенно, когда я обращался к нему с вопросами по плазме. Он даже не постеснялся выступить на лабораторном семинаре в дворовом корпусе с идеей о "штабах» - возбуждениях, вызванных релятивистскими частицами в кристалле. Меня удивило широкое знание имени Акулова. Оказалось, что прибор, изготовленный фирмой "Филипс", а в 1935 году, имел на магните бронзовую этикетку: "Анизометр Акулова"! Не надо стесняться присваивать собственные имена отечественным изобретениям и научим открытиям! Не все же ученые становятся Нобелевскими лауреатами. В США их больше в 15 раз, чем в России.
На свет я появился на год раньше физического факультета, так что мы - погодки. Впервые с МГУ им. М.В.Ломоносова я познакомился на Моховой, во время вступительных экзаменов на мехмат в 1949 году. Меня тогда очаровал стеклянный купол здания этого факультета, и я сдал документы в приемную комиссию. Первым абитуриентом, с которым я познакомился, был Петр Владимирович Щеглов. Он агитировал за отделение астрономии. Я был поражен его глубокими, обширными знаниями и любовью к звездному небу настолько, что указал отделение математики.
В МГУ меня привел Герман Степанович Жданов, как подающего надежды рентгенщика. Проводил собеседование и принимал на факультет лично Василий Степанович Фурсов, профессор, физик-теоретик, тогда еще молодой Декан. Правда, сначала он хотел меня "сплавить" в НИИЯФ МГУ, как ядерщика, к профессору В.С.Шпинелю. Я пошел в лабораторию Владимира Семеновича, но, увы! - он заболел. Я вернулся к декану. Помощи ждать было неоткуда: Герман Степанович был в зарубежной командировке. Мне пришлось самому защищать права молодого специалиста. Заявка на распределение была от факультета за подписью В.С.Фурсова. Декан задал вопросы по физике, получил ответы, учел мои аргументы и уступил. Я сдал экзамен самому декану, посчитал я! В.С.Фурсов запомнил меня за упорство и тягу к знаниям, что во многом определило мою судьбу. Спустя три месяца после окончания МИФИ в мой день рождения 14 мая 1955 года я был зачислен старшим лаборантом на физический факультет.
Физический факультет осваивал новые помещения. Я очутился на первом этаже в помещении (1-25), зоны «К". В ту пору зоны были повсюду и сохранились в МГУ поныне. На работу я ездил с Хорошевки, отбивал карточку учета - прибытия на работу и ухода с нее. Режим! Свобода под липовым контролем. Отметился – и отдыхай! У рентгенщиков сокращенный рабочий день, всего-то, пять часов. Дорога занимала не менее четырех часов в день. Но мы, как и все советские люди, работали на совесть: с утра и до позднего вечера.
Моя зарплата оказалась меньше повышенной студенческой стипендии. Чтобы содержать семью, я подзарабатывал на юстировке рентгеновских камер в мастерских факультета. Это было большое дело, затеянное доцентом М.М.Уманским. С физфака приборы расходились по Союзу и СЭВу. Сейчас бы оно фигурировало в рамках четырех федеральных программ. Я с почтением здоровался с Марком Моисеевичем, когда он проходил по коридору. В ответ я слышал громкое: «Добрый день!", произносимое без эмоций. О нем между собой мы так и говорили: пришел "Добрый день". О рентгеновских методах он знал все. С ним работал С.С.Квитка, очень эрудированный инженер, затем к ним примкнул В.В.Зубенко, будущий заведующий рентгеновской лабораторией и бессменный руководитель кафедрального спецпрактикума. Эта конструкторская деятельность, исключительно важная для науки, была отмечена Ломоносовской премией МГУ.
В лаборатории из профессоров подолгу засиживалась профессор Мария Ивановна Захарова. Однажды в полночь она пришла в "К"(1-25), вертя в руках очки с серебряными дужками. Одна дужка была сломана. "Вы не могли бы починить? Механики не берутся". Я посмотрел и сказал: «Мария Ивановна, подождите у себя, я Вам принесу". На кислородной горелке под флюсом буры я в один момент спаял две части дужки. Мария Ивановна была очень благодарна. Это она воспитала и определила научную стезю будущего заведующего кафедрой физики твердого тела А.С.Илюшина. В ее группе работала Н.А.Хатанова, профорг кафедры и ученый секретарь Первичной организации физфака общества "Знание".
Выбор научных исследований, спецкурсы определялись Г.С.Ждановым, согласовывались с ведущими учеными и обсуждались на заседаниях кафедры. Демократия! Научная работа велась небольшой группой. Практиковалось совместное руководство дипломниками и аспирантами. Как старший лаборант, я должен был обслуживать научный персонал, аспирантов и студентов. В ту пору в группе Германа Степановича был один аспирант Т.А.Мингазин, которому я помогал еще во время его стажировки в МИФИ. С ним и старшим инженером Н.Н.Журавлевым, прихваченным Г.С.Ждановым из того же института, мы воспроизводили то, что было у Г.С.Жданова на прежнем месте работы. Наша научная группа занимала помещение в один стандарт со стоявшим, практически посредине, рентгеновским аппаратом УРС-70. К нему добавились: баллоны со сжатыми газами, вакуумная установка, кислородная горелка, столик стеклодува, оптический микроскоп, прибор микротвердости, термический анализ и печи. Тематика была актуальной: изучалась природа сверхпроводящих сплавов и соединений, составленных из несверхпроводящих элементов. Исследования велись совместно с лабораторией Н.Е.Алексеевского в ИФП, а статьи печатались регулярно в ЖЭТФе. Наша задача - исследовать фазовый состав и атомно-кристаллическую структуру, в ИФП изучалась сверхпроводимость.
Наблюдая за деятельностью ученых-экспериментаторов, я понял, что попрошайничать не вредно. Я доставал недостающие приборы и вещества не только на физфаке, но и на других факультетах. Богатым был химфак. Что не мог достать - делал сам. Мне доставляло удовольствие сваривать стеклянные, вакуумные установки. Этому я, вне программы, дополнительно обучался у стеклодувов еще студентом пятого курса. На основе электронной схемы Г.И.Косоурова с поделенным фотоэлементом, высокочувствительным гальванометром и двух потенциометров ЭПП-09, я собрал установку дифференциального термического анализа. Она была первой в СССР, подобных ей в Союзе долго не было. Сделал высокоточный прибор для определения пикнометрической плотности миллиграммовой навески кристаллов. Мастерил печи, снимал рентгенограммы. Одним из первых, считал в ВЦ на "Стреле" ряды Фурье и с такой же скоростью - на канцелярских счетах с использованием штрипсов. Делал случайные открытия. Например, вытягивал капилляры длиной в несколько метров. По капилляру, как волноводу передавался свет печи от нагретого сплава. Оптический пирометр определял одинаковую температуру и в печи и на конце волновода. Волоконная оптика могла бы впервые появится на факультете. Мне удалось первому наблюдать заряженные дислокации на свежих сколах каменной соли при калибровке прибора микротвердости. На одном образце в градиентной печи я получал температурный прокол диаграммы состояния вещества и многое другое - по мелочам, что когда-нибудь опишу. Я рассказывал и Г.С.Жданову, Ф.А.Королеву и Е.Г.Швидковскому. Кому еще, как не крупнейшим специалистам? Почему-то прикладные проблемы никого не трогали. Досадно, но я тоже не понимал практического значения, довольствовался публикациями и не брал авторских свидетельств на изобретения. Теперь другая жизнь-палец в рот не клади!
Однажды, Г.С.Жданов выехал в Женеву и дал мне почетное поручение - прочитать несколько лекций по общему курсу физики твердого тела на отделении "Строение вещества" и попросил переписать всех студентов, которые придут. На первую лекцию пришло семеро. Переписал. На вторую - полная аудитория. На третью,- уже сидели на окнах и стояли в дверях аудитории 5-60. Я не придавал значения тому: ходят студенты или не ходят, но так как студентов стало много, учет не вел. Вернувшись, Г.С.Жданов попросил список посещений. Я отдал за первую лекцию. - «А где остальные?" - "Да, было так много студентов..." - "Вы врете!" - обиделся, настаивал на своем, но причину такой посещаемости объяснить не мог. Прошли годы. Одна из тех слушальниц - К.А.Кутузова, редактируя в 70-е годы мою, очередную, брошюру по обществу "Знание", пояснила просто. - "Пришел мальчик с челочкой, бойкий, привлекательный, таких лекторов еще не было на факультете. Молва прошла по женской половине, за девочками потянулись мальчики". Я кончил читать лекции, когда приехал профессор. И опять пришло семеро студентов. Вот почему мне не поверил заведующий! Но затем Г.С.Жданов смягчился и стал брать меня на различные конференции.
Как-то Жданов Г.С. поручил мне подготовить специальный курс лекций. Начал я с физики сверхпроводящих сплавов. В основу я положил книгу В.Л.Гинзбурга "Сверхпроводимость". На следующем семестре на кафедре низких температур сверхпроводимость читал Алексей Алексеевич Абрикосов, будущий Нобелевский лауреат. Я решил посетить его лекции. Ну, и память же у него! Он читал слово в слово по книге В.Л.Гинзбурга и только в конце - о нитях Абрикосова.
Первая поездка за рубеж на Международный конгресс кристаллографов совершилась в Рим и по Италии. Там я был самым юным в советской делегации. На ученых-иностранцев я смотрел изумленными глазами. Автор, так называемых фаз Лавеса, ничем не выделялся из других. В Москве я изучал эти фазы и понял, что просто надо, что-то сделать раньше других. Зато огромный интерес вызывали исследования нашего Ю.А.Багаряцкого, который изумлял своей филигранной техникой рентгеновской съемки. Академик Н.В.Белов, руководитель делегации, с согласия Г.С.Жданова, поручил мне принять участие в формировании программы выставки на следующий конгресс в Москве, снабдив инструкцией и финансами, чтобы я не был белой птицей среди известных ученых. Работа комиссии продолжалась целый день. Я бойко отвечал на вопросы иностранных ученых и заслужил похвалы руководителей делегации.
На Конгрессе кристаллографов в Москве я доложил о разработке нового дифракционного метода - Мессбауэрографии. Г.С.Жданов сделал меня своим заместителем и по проблемной и по кафедре (на общественных началах) и ученым секретарем отделения физики твердого тела и Ученого совета по защитам диссертаций. Не повезло. Такая нагрузка отрывала от науки. Но я, все-таки, защитил кандидатскую в годовщину полета Гагарина. Докторскую диссертацию защитил под новый 1969 год, последнюю на Ученом Совете факультета. Больше защит диссертаций на нем не было.
Кадры решают все! Моим первым дипломником был Соклаков А.И., первым аспирантом - Ибраимов Н.С., хвала им и честь. Они сохранили со мной искреннюю дружбу. Первым пополнением проблемной лаборатории стали Фиров А.И., семейная пара Никитина С.В., Колпаков А.И. (сначала аспирант), и Новакова А.А., поразившая меня знанием эсперанто. В 60-е годы Г.С.Жданов много уделял внимания студентам. Однажды, на Новый год он устроил совместный вечер-встреча студентов с преподавателями кафедры в кафе главного здания. Разыграли КВН. Преподаватели победили студенческую команду. Я был капитаном и Дедом Морозом, играл на губной гармошке: "В лесу родилась елочка..." и "А моя снегурочка, как известно дудочка..." Роль снегурочки исполняла Светлана Никитина. Вообще, в период 60-х на нашу кафедру был наплыв студентов. Привлекали эффект Мессбауэра и активная агитация. Пришли с избытками всяческих талантов: Марина Андреева, Света Ковалева, позднее - Леночка Овчинникова, - по науке и по балету мы стали впереди всех.
Посещали нас и иностранные ученые. Мало кто помнит Заутера, рентгенщика, который обещал Гитлеру сбивать американские самолеты рентгеновским лучом (чем не лазерная идея?), а сам занимался изучением структуры белков под присмотром эсесовцев. Эта история известна мне из его устного рассказа. Я водил его по МГУ. В студенческом общежитии было чисто и культурно. В одной из рекреаций он устроил незапланированный концерт, исполняя классическую музыку на рояле. Набежало много студентов. На предложение профессора из ГДР сыграть что-либо, никто не решился.
Во время Международного кристаллографического конгресса к нам в проблемную пожаловали англичане Блэк и О'Коннер, с которыми я познакомился на моем докладе по мессбауэрографии. Блэк с Муном еще до Мессбауэра изучали резонансную гамма-флуоресценцию, а затем Блэк с О'Коннором опубликовали статью, в которой предполагалось определять фазу рассеяния с помощью мессбауэровской дифракции. Им понравился наш неформальный прием (на должном уровне) в студенческом блоке. Преподаватели кафедры часто навещали студентов и аспирантов. Это сближало поколения. Студенты-взрослые люди!
После перехода И.А.Яковлева, а затем В.И.Ивероновой на кафедру, Г.С.Жданов освободил меня от "лишних" обязанностей, передав составление учебной нагрузки А.А.Кацнельсону, а затем и заместительство. Я стал чаще бывать за рубежом. По приглашению Рудольфа Мессбауэра поработал в Мюнхене. Мессбауэр был дважды на кафедре физики твердого тела и даже расписался на стенке в моем кабинете дворового корпуса. Автограф чуть не уничтожили. Ремонт дело серьезное: затерли еще три автографа известных ученых. Мы часто сами виноваты, а не только Америка! В одно из посещений лаборатории я взял интервью у Мессбауэра. На примере эффекта Мессбауэра можно познать почти всю физику. Полувековой юбилей замечательного открытия Рудольфа Мессбауэра отмечается в Мюнхене в октябре с.г.
Второй приезд Р. Мессбауэра на физический факультет.
Октябрь 1982 г.
Октябрь 1982 г.
Особые свойства мессбауэровского излучения настраивали на изучение индуцированных когерентных процессов. Благодаря взаимности интересов, возник мой союз с Р.В.Хохловым по проблеме создания гамма-лазера и молекулярной голографии. Именно, такой доклад мы с Г.С.Ждановым сделали, основываясь на когерентных свойствах рентгеновских и гамма фотонах еще до 1972 года, когда эта программа была запущена в дело. В проблемной лаборатории появился еще один (венгерский) мессбауэровский спектрометр, приобретенный на средства этой программы, руководителями которой были В.И.Гольданский и Р.В.Хохлов на ту пору член-корреспонденты АН СССР.
Главным моим поиском стал гамма-лазер. По дороге к цели развивали когерентную рентгеновскую и мессбауэровскую гамма-оптику, заложили основы мессбауэрографии, Первыми были, как всегда, студенты-дипломники: Нгуен Ту Уен, А.В.Колпаков, М.А.Андреева, Е.Н.Овчинникова. С аспирантом В.А.Бушуевым, выпускником кафедры Р.В.Хохлова, основали начала нелинейной рентгеновской оптики и даже впервые в мире выдвинули гипотезу о существовании рентгеновского космического лазера (разера). В области рентгеновского диапазона длин волн А.В.Колпаков, М.А.Андреева, Е.Н.Овчинникова и В.А.Бушуев стали законодателями мод в науке на мировом уровне. К ним бы я еще добавил Б.И.Манцызова, который еще в 1983 году опубликовал работу с солитонными решениями двухволновых нелинейных уравнений (Так называемый, двухволновой солитон Манцызова-Кузьмина).
Читая лекции за рубежом, я задавал слушателям вопрос. Кого из физиков они знают в СССР? Ответы были устойчивыми: И.В.Курчатов, П.Л.Капица, а из теоретиков А.А.Власов, потом - Л.Д.Ландау, а А.Д.Сахарова либо не знали, либо называли правозащитником. Из оптиков - Нобелевских лауреатов Н.Г.Басова и А.М.Прохорова. Из твердотельщиков - магнитолога Н.С.Акулова. Это было не менее 25 лет назад. Может быть, сейчас ответы будут иными. Мои поездки за кордон прояснили вопрос Who is who? То, что А.А.Власов был великим физиком, знали все зарубежники. У нас, его почему-то недолюбливали или замалчивали. Ко мне он относился очень доброжелательно, особенно, когда я обращался к нему с вопросами по плазме. Он даже не постеснялся выступить на лабораторном семинаре в дворовом корпусе с идеей о "штабах» - возбуждениях, вызванных релятивистскими частицами в кристалле. Меня удивило широкое знание имени Акулова. Оказалось, что прибор, изготовленный фирмой "Филипс", а в 1935 году, имел на магните бронзовую этикетку: "Анизометр Акулова"! Не надо стесняться присваивать собственные имена отечественным изобретениям и научим открытиям! Не все же ученые становятся Нобелевскими лауреатами. В США их больше в 15 раз, чем в России.