ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПАВЛА ИВАНОВИЧА ПОПОВА
(к 75-летию физфака)
В 30-50-е годы П. И. Попов был деканом физико-математического факультета и заведующим кафедрой астрономии Московского педагогического института им. В. И. Ленина, одним из организаторов и председателем Московского отделения ВАГО (Всесоюзного Астрономо-Геодезического Общества). Им написано множество учебников, в том числе:
- П. И. Попов, К. Л. Баев, Б. А. Воронцов-Вельяминов, Р. В. Куницкий. «Астрономия», учебник для физико-математических факультетов педагогических институтов. Под общей редакцией П. И. Попова, Москва, 1953, изд. 3, Учпедгиз, 1953.
- П. И. Попов, Н. Я. Богуславская. Практикум по астрономии в педагогических институтах, Учпедгиз, Москва, 1947.
- П. И. Попов. «Общедоступная практическая астрономия», изд. 3, Гостехиздат, М. - Л., 1953.
- П. И. Попов. «Солнце и Земля», Воениздат, М., 1951 г.
- П. И. Попов. «Астрономия» (учебник для географических факультетов педагогических институтов), М., Гос. учебно-педагогическое изд-во Мин. просвещения РСФСР, 1959 г.
Воспоминания написаны в 1964-65 гг. Публикуются впервые.
Отрывки из воспоминаний П. И. Попова предоставлены его внуком К. В. Глаголевым, выпускником физфака 1980 года, ныне доцентом МГТУ им. Баумана. (Окончание. Начало в номере 5/65-2008.)
Но недолго продолжалась моя учебная работа на второй год в университете. Я стал принимать более активное участие в студенческой организации социал-демократического направления. Получал и распространял газету «Искра». Во втором семестре произошло в феврале в Ленинграде (авт.) избиение студенческой демонстрации у Казанского собора. Заволновались и московские студенты, начались собрания землячеств. Наконец, студенческим центральным органом была назначена общестуденческая сходка протеста. Если сходка предыдущего 1901 года была протестом против внутриуниверситетского режима, то волнения и сходка 1902 года была уже с протестом против общеполитического режима, против полицейского режима, воспринимались лозунги выступлений организаций рабочих, устанавливалась связь студенческих организаций с политическими партийными организациями. Сходка собрала наиболее политически активно настроенных студентов. Выступления на сходке уже были более острые, звали к борьбе за свободу, против правительства. Сходка выставила требования и отказалась разойтись. Среди ночи были введены войска с ружьями и штыками наперевес, направленными на участников сходки. Препроводили под конвоем в Манеж, переписавши при помощи университетской инспекции, целый день продержали в Манеже. Рано утром построили по четыре в ряд и повели по окраинным улицам и переулкам в Бутырскую тюрьму. Там для нас освободили два коридора, кажется, на третьем этаже. Я попал вместе с вязьмичами и некоторыми другими в довольно большую камеру, как помнится до сих пор, 29-ю. Коридоры в Бутырской тюрьме светлые, с окнами во внутренний двор, в котором посредине церковь. Вначале был более свободный режим, камеры не запирались и все мы, заключенные, могли общаться, устраивали свои внутренние собрания, даже организовался хор под руководством нашего вяземского Бельского Михаила Васильевича. По гимназии мы с ним были одноклассниками, но в университете мы разных факультетов, он был юрист. Потом по окончании наши пути разошлись: он, как я слышал, стал помощником у адвоката известного Маклакова и женился на ком-то из той среды. Пришлось уже недавно встретиться, будучи пенсионерами, вспомнили старину, почувствовали себя как бы таким же и в таких же отношениях, как в прежние ученические годы, но оба уже с палочками и с разными болезнями.
Я в Бутырках подвизался в том же хоре. Ряд товарищей оказались большими любителями фотографии, а так как нам вначале разрешались свидания с родными и передачи, то скоро появились фотоаппараты и принадлежности. Из нескольких незанятых деревянных коек и одеял устроили мы затемненную закутку, где проявляли фотоснимки и печатали их. У меня накопилась целая коллекция фотографий тогдашнего пребывания в тюрьме. Эту всю коллекцию я передал потом в Музей истории для Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-переселенцев В. И. Орлову, который изучал историю студенческих движений. У меня в библиотеке есть его книга, изданная этим Обществом в 1934 году «Студенческое движение Московского университета». Этих фотографий у меня было много: и снимки в разных камерах, обед из деревянных баков каждый на десять человек, и выступления хора, и рассказы Сладкопевцева (он был тогда студентом, а потом артистом), и разные эпизоды, во дворе, на прогулках, когда они разрешались, через окно группы курсисток, которые были участницами сходки и помещены в отдельной женской тюрьме.
Просидевши в тюрьме месяц и не дождавшись никакого движения нашего дела, мы решили о себе напомнить, устроили собрание и организовали демонстрацию. Выделили несколько соломенных матрасов, чтобы их сжечь у раскрытых окон, которые выходили на Бутырскую улицу, где проходило и проезжало много народа. Получилась внушительная иллюминация, собравшая на улице толпы любопытных. Администрация ввела в наши коридоры вооруженную охрану, которая разогнала и заперла студентов по камерам, не выпуская в коридоры и внеся в камеры так называемые «параши». А также прекратила прогулки во дворе, установила настоящий тюремный режим, свидания с родителями и родственниками были прекращены. Собраний уже мы не могли устраивать, разобщенные и запертые отдельными группами по камерам. Но все-таки через некоторое время нашлись способы передач по камерам общих решений. Таким решением было объявить голодовку с требованием раскрыть камеры, снять параши, разрешить прогулки и пр. Это дошло до родителей, среди которых были и именитые люди. Голодовка продолжалась, хотя усиленно предлагалась еда, даже администрация допускала в тюрьму лавочника. Начались заболевания. Заболевших направляли в тюремную больницу. Наконец, после трех дней голодовки нас выпустили из запертых камер и разрешили прогулки. Явились жандармские офицеры с объяснениями. Мы узнали, что мы на полугодовое заключение для отбытия будем направлены по тюрьмам на свою родину. Но это не было соблюдено полностью. Некоторых почему-то выделили и направили далеко от родины. Например, Соколов С. Н. (смолянин) и Суровцев Н. Я. (москвич) направлены в Нижний Ломов, Г. А. Пашин и некоторые смоляне — в Ригу и пр. Я с большой группой смолян направлен в Смоленск. Оказалось, что в нашей группе был студент техник Гернгрос, сын генерала, который возглавлял воинскую часть, стоявшую в Смоленске и ряд других студентов, сыновья помещиков смоленских, как Телеснин, Глинка и др. Губернатор смоленский тогдашний (не помню его фамилии) распорядился отвести отдельный коридор и камеры для переправления к нему из Москвы студентов для отбытия тюремного заключения и заменить деревянные койки с соломенными матрацами железными с обыкновенными матрацами. Разрешены были и свидания местных родителей, даже получение обедов из столовой.
Так мы и просидели в тюрьме несколько месяцев. Нужно сказать, что при определении нам наказания, кроме тюремного заключения, мы были исключены из университета и других высших учебных заведений без права поступления. Поэтому, когда выпустили нас из тюрьмы, то мы оказались одновременно и неучащимися и безработными.
Между прочим, отмечу хорошее сохранившееся воспоминание о Смоленске. Нужно сказать, что администрация не всех студентов, взятых со сходки, подвергла одинаковой мере наказания: одних на 3 месяца тюрьмы без исключения из университета, других на полгода с исключением (среди них я), а отдельных изолировали и подвергли высылке в Сибирь. Среди направленных в Смоленскую тюрьму было несколько со сроком 3 месяца, их выпустили раньше, среди них будущий потом известный адвокат П. П. Лидов, принадлежавший, видимо, к состоятельным жителям Смоленска.
Вспоминаю один эпизод из смоленского тюремного сидения. Несмотря на сравнительно легкий тюремный режим, нервы у большинства из нас расхлябались. Например, во время одной игры в преферанс, до того рассорились, что Медведков налетел на меня с кулаками. Был товарищеский суд и его осудили подвергнуть часовому внушению со стороны Лидова. Он должен был во время прогулки гулять с ним под руку и выслушивать в течение часа речь нашего адвоката П. П. Лидова.
Я был причислен к заключению в тюрьму на 6 месяцев и к исключению из университета. Лидов, выпущенный из тюрьмы раньше, подготовил нам встречу, своего рода прием. Это было приятно после тюрьмы в обычной и хорошо оборудованной квартире, Потом мы ознакомились, в общем, со Смоленском и разъехались по своим домам.
Весь 1902 — 1903 учебный год я прожил в деревне, работая по разным делам семьи. А перед началом 1903 — 1904 учебного года было снято запрещение возвращения в высшие учебные заведения исключенным студентам. Осенью 1903 года я поехал опять в Москву продолжать учение на математическом отделении физ-мат факультета. Хотя я числился на втором курсе вместо третьего, но пришлось почти все начинать заново. Предстояло восполнить пропущенное, прослушать все требующиеся лекции, лаборатории и упражнения 1-го и 2-го курсов, чтобы затем сдать все полукурсовые экзамены.
В то время экзамены сдавались в два периода — в конце 2-го года и при окончании. Самые интенсивные занятия над университетскими курсами и были у меня в течение 1903 и 1904 гг. В эти годы мне пришлось прослушать лекции по интегральному исчислению, а также исчислению конечных разностей проф. Лахтина Л. К., Егорова Д. Ю. - дифференциальные уравнения, Н. Е. Жуковского — механика точки, С. А. Чаплыгина — механика системы, 2-я часть физики, электричество и оптика — у Н. А. Умова, метеорология — у проф. Лейста, описательная астрономия — у В. К. Церасского. Кроме того, в лабораториях физики, химии (у Крапивина), по практической астрономии (у С. Н. Блажко), упражнения по математике. В 1903 — 1904 гг. я сдал все полукурсовые экзамены. Перечень их не помню. Помню только, оценки все были высокие, не менее четверки, а большая часть пятерки.
В это время я жил вместе с товарищем Суровцовым Николаем, с которым были в одном положении в университете, вместе занимались и сдавали экзамены. Средства для жизни пришлось мне добывать уроками. Был у нас с Суровцовым, например, общий ученик, который готовился к экзаменам на аттестат зрелости Рыбников Н. А. (способный и упорный в достижении цели, и он прекрасно сдал все экзамены, поступил в университет, стал известным потом психологом, учеником проф. Челпанова). Был у меня ученик — учащийся военного училища (забыл, как оно называлось), сын офицера, жившего в Кремле. Я должен был обучать его механике, которая ему плохо давалась (помню, по учебнику Гуржеева) и получал за это по 1 рублю за час (кажется, два раза в неделю). Этим уроком-заработком я оплачивал квартиру. Обеды у нас были бесплатные от общества вспомоществования недостаточным студентам на М. Бронной.
Студент П.И. Попов (справа) с товарищем
В 1904 — 1905 гг. нам стал читать лекции по механике системы молодой, впервые приступивший к чтению лекций Чаплыгин Сергей Алексеевич. Я стал записывать его лекции, записывал старательно и иногда обращался к нему с вопросами. Поговорив со мной, он предложил мне записывать и обрабатывать его лекции под его редакцией так, чтобы их можно было издать для студентов. Я взялся за это дело. Он рекомендовал мне в качестве руководства переводной курс Аппеля, а потом не помню еще какой-то из русских прежних. В это время среди студентов образовалось общество студентов-естественников, которое стало издавать типографские лекции профессоров (до этого они издавались на гектографе) и мне дали согласие в обществе издать эти лекции. Так я записывал, составлял по записям читаемые С. А. Чаплыгиным лекция за лекцией в течение года, и каждый раз ходил к нему на квартиру на Б. Молчановке. Он проверял, вносил поправки и уточнения, а иногда оставлял на некоторое время у себя, говоря, что ему самому кое-что не нравится так, как он читал. На следующий раз возвращал мне часть, написанную заново. Эти лекции тогда же вышли печатной книгой в издательстве общества студентов-естественников, издание сохранилось у меня, а затем книга была переиздана в советском издательстве без изменений.
В последующие годы С. А. Чаплыгин читал курс гидростатики и гидродинамики, просил он меня так же составить и издать этот курс, но уже подошел 1905 год, а к тому времени я уже увлекся астрономией и стал слушать и записывать курсы лекций П. К. Штернберга по высшей геодезии, С. А. Казакова по небесной механике и теории вычисления орбит, которые в записках сохранялись у меня в последующие годы. Эти годы мы жили в одной комнате с Суровцовым и вместе усиленно работали, изучая все предметы, входившие в полукурсовые испытания.
В 1903 — 04гг. и весеннем полугодии 1905 г. я успел сдать все экзамены полукурсовые и определить свою специальность, выразившуюся не только в прослушивании курсов проф. Церасского В. К. «Сферическая астрономия», включавшая астрофизику, «Описательная астрономия», «Практическая астрономия», включавшая астрометрию, но и составление конспектов по факультативным курсам, для которых я избрал курсы, читавшиеся тогда доцентом С. А. Казаковым. По последним курсам я должен был представить записанные конспекты. С. А. Казаков читал свои лекции очень четко и ясно. Я пробовал было составлять конспект еще по высшей геодезии, слушая Штернберга П. К., но он при чтении иногда очень спешил и в записях не было такой четкости, и при составлении не получалось нужного систематического изложения.
Это были годы нарастания революционных возбуждений, связанных с японской войной, в которой царское правительство терпело поражение за поражением. Начались революционные выступления рабочих, крупные забастовки в Ленинграде (Петрограде), в Москве, Иваново-Вознесенске, на юге и пр., крупные крестьянские бунты. Наконец, самое крупное событие, спровоцированное зубатовщиной и попом Гапоном вместе с охраной в Петербурге с походом рабочих на поклон к «царю-батюшке» и расстрелом рабочих с женами и детьми на площади Зимнего дворца в начале января (9 января 1905 г.)
К осени 1905 г. уже не только среди студентов было сильное движение, но и по всей стране настроение революционного характера поднялось, особенно в Москве. О нормальных занятиях в университете не могло быть и речи. Происходившее кругом выражалось в митингах, забастовках, выходом на улицы, в скоплениях. Лекции прекратились, в зданиях университета собирался народ, выступали политические ораторы. Хотя ректор и проректор были выбранные (ректором был князь Сергей Трубецкой — профессор истории и философии, проректор проф. политэкономии Мануйлов). Они старались утихомирить студентов. Но это уже им не удалось — студенты, более революционно настроенные, вместе с рабочими стали хозяевами в университетских зданиях и организовывали митинги. Конфликты между руководством университета и общественными революционными силами, а также петербургским царским правительством настолько обострились, что ректор Трубецкой, затребованный в Петербург, там скоропостижно умер. В Москве происходили демонстративные похороны, обратившиеся в политическое выступление. Массы студентов и другие, сопровождавшие гроб к Донскому монастырю в Замоскворечье, были настигнуты конной полицией и разогнаны. Между тем революционное движение все усиливалось. Рабочие быстро организовывались, студенты стали принимать участие в этой организационной работе.
В начале октября революционными организациями была объявлена всеобщая забастовка с политическими требованиями. Стали не только фабрики и заводы, но и железные дороги, учреждения, даже почта и пр. Это распространилось на всю страну. Правительство должно было пойти на уступки. Царь подписал известный манифест 17 сентября, в котором объявлялась свобода слова, собраний, организации союзов, а главное — создание Государственной Думы законодательной, ограничивавшей царскую власть в некоторой мере. Но наряду с этим самые оголтелые кучки черносотенцев стали устраивать свои манифестации, нападения и избевание рабочих, интеллигентов и, в первую очередь, студентов. От руки одного из таких черносотенцев погиб — был убит — руководитель московских большевиков Бауман.
Я хорошо помню грандиозные похороны, вызвавшие на улицы почти всю Москву. Колонны (среди них был и я) рабочих, студентов и прочих растянулись на несколько километров от здания Высшего технического училища, носящего теперь имя Баумана, через центр, мимо старого университета, по бывшей Никитской улице. У консерватории процессия была встречена оркестром. Похороны — на Ваганьковском кладбище. Возвращались с кладбища уже вечером, и вот та колонна возвращавшихся, которая проходила у Манежа, была встречена ружейными выстрелами из Манежа.
Среди революционных студентов возникли организации боевых дружин, как среди рабочих. Разными путями добывалось оружие, главным образом револьверы. Нас, студентов, собравшихся в боевую дружину под руководством большевиков, набралось несколько сот. Во главе всей дружины стоил наш же математик тов. Егор. Это был его псевдоним, ввиду конспирации, так как мы действовали по улицам, где шныряли везде доносчики, и по их докладам кое-кого изымали или брали на заметку. Нам всем предлагали дать себе клички, я был Горбунов. На протяжении осенних месяцев нам приходилось отбиваться от черносотенных банд, ходивших по улицам с иконами и нападавших на студентов, а одеваться вместо студенческих шинелей в штатское пальто. Организация боевых дружин происходила 6 ноября. В начале декабря было объявлено вооруженное восстание. Вся студенческая боевая дружина собралась в доме рядом с консерваторией — несколько сот человек. Все были разделены на десятки, в каждом десятке назначен старший, с определенной кличкой. Нашим десятком командовал студент-медик Панченков. Началось восстание на второй день с утра, кажется, 6 декабря. Между всеми десятками распределены места действий, задание — снимать посты городовых, которые тогда были сильно вооружены и отбирать оружие. Нашему десятку назначены были улицы и переулки между Малой Никитской, Спиридоновкой и Малой Бронной, угол Никитского и Тверского бульвара. Центр наших действий был угол Патриарших прудов в конце Малой Бронной, недалеко от Садово-Кудринской. На углу Патриарших прудов сосредоточилась группа городовых из четырех человек. По улицам ходило много народа. Городовые, стоя у решетки пруда, и не заметили, как наш десяток против городовых направил свои револьверы. Мы не успели их разоружить, как они стали хвататься за оружие и нам старший скомандовал: «Пли!». Двое городовых упали, а остальные побросали оружие и побежали к находившейся у Никитских ворот полицейской части. Как только пост городовых у Патриарших прудов был снят, так быстро собралось здесь много народа. Стали отовсюду тащить разные нагромождения: столбы, решетки и пр., чтобы строить баррикады, перегораживать конец Малой Бронной у Садовой улицы, чтобы не пускать сюда конных жандармов. Где-то на Спиридоновке было их управление. Тут баррикады оказались довольно солидные. Выполнив свое задание, мы вернулись в студенческую столовую, которая была нашим штабом на Малой Бронной, недалеко от Тверского бульвара. Потом мы стали действовать у Никитских ворот, где также строились баррикады. Но здесь начали простреливать от Страстной площади вдоль проезда Тверского бульвара, так как Страстной монастырь и Тверская улица были заняты войсками полицмейстера, которые оттуда стреляли по всем направлениям, где замечали скопления народа. Потом мы действовали на Арбате, его переулки также покрылись баррикадами. Проходили мы и по Поварской до Кудрина, где уже были отряды Красной Пресни.
Потом часть нашей дружины и некоторых других были отправлены к Симонову монастырю, чтобы захватить оружие, по сведениям, находившееся на запасных путях. Часть наших, в том числе и я, были оставлены при революционном комитете, для связи между районами. Комитет помещался сзади Политехнического музея, во дворе. Я получил назначение отправляться через Землянку в район Высшего технического училища (теперь имени Баумана), с которым была прервана связь. Пробираться приходилось сквозь преграды, так как некоторые улицы были заняты полицией и проходящих и проезжающих останавливали и обыскивали. Поэтому рекомендовали связистам оставлять оружие. Сначала я, встретив извозчика, нанял его и он меня повез, но через некоторое время стали раздаваться выстрелы и все больше. Тогда мой извозчик отказался меня дальше везти. Мне пришлось пробираться пешком. Нашел я товарищей уже не в самом здании училища, а в общежитии его, которое охранялось вооруженными студентами. От них я и узнал все, говорил с руководителями дружин о районных делах. Эти сведения я повез в Центральный штаб, уже пробираясь другими путями. Несколько раз меня обыскивали, искали оружие, если бы оно у меня обнаружилось, был бы, наверное, расстрелян, или, в лучшем случае, арестован.
Вернувшись в штаб вооруженного восстания, я сообщил те сведения, которые добыл в ВТУ. Потом действовал в студенческих дружинах на Арбате, Поварской и переулках до Кудринской площади, защищая и укрепляя баррикады. Это было на протяжении 9 — 15 декабря, то есть до появления прорвавшегося из Петрограда Семеновского полка с полковником Мином во главе, начавшем разгром Пресни.
Семеновский полк привез много оружия, начал свирепствовать, пошли расстрелы. По всем районам Москвы громили баррикады. Руководство восстания должно было распустить дружины. Студенческие, как и рабочие дружины, должны были разойтись по домам.
После разгрома вооруженного восстания, мы, студенты, продолжали держаться друг друга в нелегальных кружках, занимаясь политическим самообразованием. Я был в кружке под руководством доцента-историка Рожкова Н. А., собиравшемся в одной из квартир на Малой Бронной. Мне пришлось подготовить реферат довольно внушительной книги Давида по аграрному вопросу и навести критику на него. Мой доклад на кружке был одобрен Рожковым. Через несколько месяцев Рожков был арестован и сослан в Сибирь. Кружок распалс, и его участники весной разъехались. Всю весну и лето я провел у матери, помогая ей в работах. К сентябрю 1906 года вернулся в университет, принялся за последние лекции, лаборатории и подготовку к государственным экзаменам. Учебный 1906-07 гг. был заполнен наиболее интенсивными академическими занятиями, которые мы вели, живя вместе в одной комнате с Суровцевым. Благодаря особенно усиленным занятиям я сдал все экзамены с повышенными оценками и в июне 1907 года закончил университет с дипломом I степени, и следующий, 1907 — 1908 учебный год работал при астрономической лаборатории под руководством доцента С. А. Казакова. Под его руководством я произвел вычисление малой планеты Apolonia. Для этого я должен был выписать из Германии большой специальный курс Bauschinger, изучить его. Тогда этот вопрос не входил в учебные университетские курсы, не было способов вычислений арифмометрами. С С. А. Казаковым мы вычисляли с логарифмическими таблицами и ручными счетами. Это громоздкие способы и довольно трудоемкие. В этом же году происходил XII съезд естествоиспытателей и врачей. Я принял в нем участие. Был в Кучине, где Н. Е. Жуковским в имении Рябушинского была построена первая аэродинамическая труба. На этом же съезде читал свою блестящую лекцию известный профессор-физик Эйхенвальд (он был профессор в Институте инженеров транспорта и одновременно Высших женских курсов) на открытии Большой физической аудитории только что построенного здания физико-химического корпуса, теперь занимаемого институтом тонкой химической технологии. На лекции ассистировал Кравец, тогда еще молодой физик.